БЕЛИКОВ (небрежно). Да ладно, нужны вы нам! Лучше мне челобитную стихами составь. А то новый прокурор меня судить грозит за растраты.

ДОСТОЕВСКИЙ. Мне прозой сподручней, ваше благородие. Стихи у меня ужасные выходят.

БЕЛИКОВ. Прозой… Разве прозой начальство проймешь? Вон в газетах чего только прозой не пишут! А кто внимание обращает? Нет, ты стихами обо мне напиши! Я из кантонистов, с восьми лет в армии, сорок годов, считай, отдал – и всего шесть тыщ недостачи! Другие столько за месяц воруют! Давай еще выпьем, для твоего вдохновения…

Выпив и как-то по-детски подперши голову кулачком, Беликов, глядя на ночной Иртыш, вдруг запел тихо, речитативом.

БЕЛИКОВ.

Под тенью навеса

На выступе гладком

Сидел у колодца Христос.

Пришла самарянка

В обычном порядке

Наполнить водой водонос.

(Поясняет.) Это наша старообрядческая, еще мне мама пела…

(Продолжает.)

Христос попросил

Поделиться водою,

Она же ответила: – Нет!

Ведь я самарянка,

А с нашей средою

Общения, кажется, нет…

Христос ей сказал:

– О, если б ты знала,

Кто воду живую творит,

Сама бы просила,

Сама бы искала

Того, кто с тобой говорит.

– Отец наш Иаков

Дал воду живую!

Ужели ты выше его?

Христос ей сказал:

– Приведи сюда мужа.

Ответила: – Нет у меня.

– Ты правду сказала,

Ты пять их имела,

И этот не муж у тебя…

– Пророк ты, я вижу!

Скажи, где молиться —

На нашей горе или нет?

– Не тут и не там,

А везде и повсюду,

Где сердце любовью горит.

Об этом Мессия

Поведает людям,

Мессия с тобой говорит…

И тут самарянка

Бегом побежала,

Забыла про свой водонос,

И встречным кричала

И всех приглашала:

– Идите, явился Христос!..

УЛИЦЫ СЕМИПАЛАТИНСКА. НОЧЬ

Пьяный Достоевский, мурлыча песню самарянки, идет, спотыкаясь, по ночному Семипалатинску.

Светит луна…

Сияет Млечный Путь…

Словно барабаны, трещат ночные цикады…

Где-то позади звучит выстрел…

Достоевский замирает, оборачивается…

Прямо на него летит комета…

Она все приближается – яркая, как сноп ослепляющего света… Этот свет буквально ударяет его…

Он дико вскрикивает и падает в эпилептическом припадке, ослепленный до конвульсий и нового видения Христа[14]…

ТРЕТЬЕ ВИДЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО (по тексту романа «Братья Карамазовы», глава «Великий инквизитор», продолжение)

Из этого ослепления выплывает тесная и сводчатая тюремная камера, залитая странным сиянием, исходящим от Него, узника, – это сияние ярче солнечного, но какое-то мягкое, зыбкое.

Отвернувшись от Него к зарешеченному окну, словно боясь этого света, Великий инквизитор говорит Ему.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Я не знаю, кто ты, и знать не хочу. Завтра же я сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, бросится подгребать угли к твоему костру, знаешь ли ты это? (И, видя протуберанец света над Его головой, добавляет в раздумье.) Да, не ты ли говорил полторы тысячи лет назад: «Хочу сделать вас свободными»? (С усмешкой.) Но вот теперь ты видел этих «свободных» людей, они сами принесли нам эту свободу и положили к ногам нашим. Ибо ничего и никогда не было для человека невыносимее свободы!.. «Свободные»! Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Свобода и наука заведут их в такие дебри, что одни из них истребят себя самих, другие истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, приползут к ногам нашим и возопиют: «Мы возвращаемся к вам, спасите нас от самих себя!»…

Сияние, исходящее от Него, начинает убывать, и старик инквизитор приближается к Нему почти вплотную и продолжает тихо и убежденно.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Есть только три силы, единственные три силы, могущие навеки победить и пленить этих «свободных», для их же счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье, ты не сошел с креста, когда кричали тебе: «Сойди, и уверуем, что это ты». Ты не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов… Но озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, посмотри на них: кого ты вознес до себя? Хоть тысячу вознес? Хоть сотню? Хотя бы одного – вознес? Отвечай же, ты слышишь меня?

ЛАЗАРЕТ, ПАЛАТА С ОКНОМ НА УЛИЦУ. ПЕРЕД РАССВЕТОМ

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Ты слышишь меня, Достоевский?

Армейский доктор, трубкой слушавший дыхание Достоевского, лежащего в койке у открытого окна, откидывается на стуле от него.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (писарю). Приходит в себя… Пиши (диктует): ввиду злоупотребления спиртным происходят нервические припадки с потерей сознания… Помимо сего налицо телесное истощение и ослабление здоровья ревматизмом, простудами и расстройством желудка от недостатка здоровой пищи…

Писарь пишет диагноз в историю болезни.

Достоевский открывает глаза и осматривается, не узнавая окружающей обстановки.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (насмешливо, по-испански). Бонна сьере! С возвращением, сударь! Это Россия, Сибирь, год одна тысяча восемьсот пятьдесят пятый со дня Рождества Христова. А вы где изволили побывать? Вы тут бредили Севильей и каким-то инквизитором…

Достоевский, приходя в себя, останавливает взгляд на докторе. Тот вдруг резко наклоняется к нему.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (грубо). Что вы делаете, Досто-евский? Вы почему пьете?

Достоевский слабо подтягивается на койке и полусадится, облокотясь на соломенную подушку.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (требовательно). А?

ДОСТОЕВСКИЙ (слабым голосом). Мой командир пьет. И от меня требует…

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Командира вашего уж нет.