ДОСТОЕВСКИЙ. Спасибо, Густав Христианович…

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (нахмурившись). Как отвечаешь?

ДОСТОЕВСКИЙ (выпрямляясь, рявкает). Служу государю императору!

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. То-то, унтер… Вперед!

СИБИРЬ, СТЕПЬ И ТАЙГА, ДОРОГИ И БЕЗДОРОЖЬЕ. В РАЗНОЕ ВРЕМЯ СУТОК

Дробно бьют дорогу копыта…

Достоевский несется вскачь и нетерпеливо нахлестывает нагайкой низкорослого коня…

ДОСТОЕВСКИЙ. Но!.. Но!..

Киргизские лошади не знают усталости, но и самых выносливых он загоняет неистовой скачкой, тут же сворачивает с дороги к юртам аборигенов и за копеечную доплату меняет усталого коня на свежего, которого ему выбирают из огромных табунов…

И снова – дробь копыт по пыльной дороге, свист нагайки: «Но! Но!..»

Весенняя степь, полная цветов, змей и бабочек, летит ему навстречу…

Потом – лесистые холмы…

Лесные чащи…

Поселки вокруг серебряных рудников…

Горные озера, полные перелетных уток и журавлей…

Селенья староверов и беглых казаков, обратившихся в мусульманство…

Солнце садится у него за спиной…

Ночную колею освещает луна…

Он, не зная усталости, хлещет коня.

ДОСТОЕВСКИЙ. Но! Ходу! Ходу!..

И новое солнце восходит перед ним…

К концу вторых суток Достоевский – усталый, пыльный, с закопченным лицом – въезжает в Кузнецк и, спросив в трактире дорогу, находит улицу и домик Марии Исаевой.

УЛИЦА И ДВОР ДОМИКА-ИЗБЫ МАРИИ ИСАЕВОЙ В КУЗНЕЦКЕ. ВЕЧЕР

Свалившись возле этого дома с коня, Достоевский – враскоряк – проходит через калитку к крыльцу и валится на него в изнеможении.

Взлаивают соседские собаки…

Конь, оставленный без привязи, проходит еще метров девять в уличную темень, шатается и тоже замертво падает на разъехавшиеся ноги…

И тут же Мария – простоволосая, в одном халате – выскакивает из двери.

На крыльце кулем лежит Достоевский.

Какое-то разочарование, почти досада мелькает на лице Марии.

МАРИЯ (зовет). Павлик! Павлик!

Восьмилетний Павлик выходит на крыльцо, вдвоем они волоком втаскивают Достоевского в дом.

ДОМИК-ИЗБА МАРИИ ИСАЕВОЙ В КУЗНЕЦКЕ. ВЕЧЕР (продолжение)

Мария с сыном волоком втаскивают Достоевского в горницу.

МАРИЯ. Воды, Павлик! Воды!..

Мальчик зачерпывает ковшом из кадки, стоящей у печи, и плещет воду в лицо Достоевскому, Мария утирает его полотенцем, которое разом становится черным от дорожной пыли.

МАРИЯ (сыну). Еще…

После второго ковша воды Достоевский открывает глаза и, сглотнув воду пересохшим ртом, улыбается, чувствуя ее ладони под своей головой.

ДОСТОЕВСКИЙ. Маша! Я сделал это! Государь произвел меня в унтер-офицеры! Теперь я могу сделать тебе предложение!.. Что ж ты молчишь? Знаешь, как это случилось? (Приподнимаясь и садясь на полу; хвастливо.) Я написал стихи вдовствующей императрице! Конечно, я совершенно не умею делать стихи, я не Пушкин, но ради тебя, ради нас… И представляешь – эти стихи произвели впечатление! Я теперь унтер-офицер! Павлик, иди собирай свои вещи! Я увезу вас отсюда…

МАРИЯ (пытаясь перебить, негромко). Федя…

ДОСТОЕВСКИЙ (возбужденно, вслед мальчику, ушедшему в свою комнату). Мы поедем ко мне, Павлик, в Семипалатинск! Я стану твоим отцом!

МАРИЯ (настойчивей). Федор Михайлович…

ДОСТОЕВСКИЙ. Да, Маша! Да, дорогая?! Что, любовь моя?! Дай мне руку!..

Только теперь он замечает, что за месяцы их разлуки какое-то новое качество – горечь и ломкость экзальтации – появилось в ее взгляде вместе с тенями под ее синими глазами.

МАРИЯ. Федя, я же писала тебе: я полюбила другого…

ДОСТОЕВСКИЙ (небрежно). Но это же не серьезно…

МАРИЯ. Серьезно, Федя. Он просит моей руки.

ДОСТОЕВСКИЙ (в ужасе). Нет! Этого не может быть!

МАРИЯ. Я потому и выскочила на крыльцо: думала, это он, Алеша.

ДОСТОЕВСКИЙ (в отчаянии). Но послушай, послушай! Он же много младше тебя! Если ты пойдешь за него, он тебя потом попреками сведет, что ты ему век заела!

МАРИЯ. Я знаю, Федя, я все знаю. Он и вправду ребенок, но я… Я люблю его как сумасшедшая… Я тебя никогда так не любила, Федя. Я и сама знаю, что с ума сошла и не так люблю, как надо. (С кривой усмешкой.) Нехорошо я его люблю…

ДОСТОЕВСКИЙ (беря ее за руки). Вот! Видишь! Так подожди же с этим! Все еще можно поправить, сделать каким-нибудь другим образом! Главное, не выходить замуж. Ну где ему, мальчишке, жениться!

МАРИЯ. Нет, Федя, нет! Если он разлюбит меня, я умру… Да что умереть! Я бы и рада умереть! А вот каково жить без него? Ждать его вот так целыми днями… Ведь я соврала тебе, что с утра его жду. Я его пятый день жду – вот что хуже смерти! (Горестно заломив руки.) О, Федя, Федя!..

ДОСТОЕВСКИЙ (испуганно). Ну полно, полно! Не надо… В конце концов, мы можем так сделать: я буду вам помогать… Да, отчего же не помогать? Я вам помогу… (Вдохновляясь.) И ты не погубишь себя, и все пойдет прекрасно, и любить вы будете друг друга сколько захотите… (С усилием поднявшись, садится к кухонному столу.)

МАРИЯ (горестно). Оставь, Федя… (Сжав его руку и улыбнувшись.) Добрый, добрый Федя! И ни слова-то о себе! Я тебя оставила, а ты все простил, только о моем счастье и думаешь. Помогать нам хочешь… (Плачет, потерянно ходит по комнате.) Я ведь знаю, Федя, как ты любишь меня… А я, я… Боже мой, как я перед тобой виновата!.. (Становится перед ним на колени.) Нет, я тебя не стою!.. А как я ждала тебя, Федя, уж как ждала! Послушай, если я и люблю Алешу как безумная, то тебя, может быть, еще больше, как друга, люблю. Я уже знаю, что без тебя не проживу; мне твое сердце надобно, твоя душа золотая… (Заливаясь слезами.) Ах, как ты похудел, какой ты больной, усталый… А что, если он не придет? Что, если он с другой, а я ему надоела?.. (Стискивая ему руки.) Ох, Боже! Сумасшедшая я! Да ведь он и сам недавно сказал мне, что я ему надоела…

С улицы слышен лай соседских собак и скрип уличной калитки.

МАРИЯ (на крике). Это он! (Бежит к двери.)

Распахнув дверь, навстречу ей стремительно входит Вергунов и тут же, в двери, заключает ее в объятия. «Они целовались, смеялись, – сказано у Достоевского, – [Мария] смеялась и плакала, все вместе, точно они встретились после бесконечной разлуки. Краска залила ее бледные щеки; она была как исступленная…»