понятием стоит. Чуть-чуть не дотянул до Бога – это тоже понятно. Даже стыд, мне кажется, самоанализ и раскапывание, его вопросы, тыкание пальцем – это тоже «чуть-чуть не дотянул до Бога». Хотел им быть, а тут по дороге все – и амбиции, и стыд, и борода, и спалил себе бороду, можно все что угодно придумать на этом пути, если ты хочешь быть Богом, но не дотягиваешь до него. А вот чего-то еще не хватает мне здесь, чего нет даже у тебя, в твоем списке. И умер седьмого, а десятого показывали кино – тоже не дотянул до Бога, потому что это все-таки значит, что приблизился, значит, почти олимпийский чемпион. Почти Бог. Конечно, будут показывать…

А вот чего-то здесь не хватает… Может быть, Бородинского поля, Москвы, Наполеона?.. Потому что если этого нет, то почему это не Махатма Ганди? Здесь нет творчества его, нет писателя, а без этого это просто амбициозный старец! Аум синрикё, знаешь? Какой-то предводитель секты. Вот чего-то здесь не хватает… Знаешь, однажды я решил использовать его текст для спектакля… Я был один в квартире. Мне нужен был кусок из «Войны и мира» – первый бал Наташи Ростовой. Я распечатал несколько страничек, взял фломастер, ножницы… Сижу один, лето, Инка где-то была… Я все вымерил, отрезал, соединил, а потом думаю: дай сейчас прочитаю. Вслух. Я примерно представлял, кто и когда должен говорить так, чтобы это заняло то время, которое нужно… Вот я склеил это все… Повторяю: сижу один дома и вслух начинаю читать, как она стоит и ждет, как Болконский подходит, как они начинают танцевать… Я через минуту рыдал, ребята, у меня слезы просто брызнули. Ничего там не происходит, там никто не умирает, никаких трагедий нет. Он просто подошел, пригласил на танец, взял ее за талию и увидел ее глаза, счастливые оттого, что ее пригласили. Все, больше ничего нет. Это такая проза! Она на меня произвела физиологическое действие – ну что это такое? Чего-то здесь у тебя не хватает… широты, что ли…

Как-то я взял читать его рассказ, как во время войны ночью полк солдат идет на бой около какого-то леса… Я не могу этого забыть, я почему-то вижу эту картину. Ночь, сумрак, идут солдаты… Солдаты идут ночью между скалами в каком-то ущелье, и над ними небо со звездами похоже на реку, где звезды плывут. Это какая-то живопись… Это в общем-то большой очень художник. Вот здесь чего-то не хватает такого… Я не знаю, с кем можно было бы его сравнить из художников…

Валя. Тут не хватает какой-то его мелодичности…

Крымов. А я даже тебе скажу больше, Валь. Я просто хочу постучаться в эту дверь, которую, как мне кажется, можно приоткрыть, без нее неполная картина. Он действительно может претендовать на то, чтобы быть Богом. Насколько человек может это сделать. Это потрясающий кусок. Вот солдаты, идущие… Сейчас читаю Олешу, он говорит, что оставил бы этот кусок как одно из ста мест, лучших в литературе. Или как у Пушкина, он говорит, лучше не бывает: «Когда у гробового входа…» У гро-бо-во-го-вхо-да – пять «о». Это слышится эхо, когда входишь. Ты входишь куда-то… Это гробовой вход. Это не просто слова… «У гробового входа» – это написал ангел. Взрослеющий, стареющий ангел. Это какое-то потустороннее. Или вот этот бал Наташи Ростовой, небо Аустерлица… Этот красный мешочек, что там от Анны Карениной остался, и то, что она в последний момент в этом мешочке своем запуталась… Это такие детали! Бог в деталях. Вот у Данте в Аду, пишет Олеша, толпа грешников, и какие-то демоны чего-то выклевывают у них, как птицы пикируют, кого-то поднимают и забирают, и эти грешники видят, что они на них пикируют, и некоторые из них зевают. Олеша пишет: «Ну как в этой ситуации, когда Ад, Данте, Вергилий, демоны, как заметить, что человек на нервной почве зевает…» Господи, я помню, когда моя бабушка умирала, я увидел, что она зевает, и подумал, что все хорошо. И пошел спать. А ночью она умерла…

Не знаю, это какие-то вещи… Такие вещи и в Евангелии есть, как будто подсмотрено, как будто кто-то буквально видел и запомнил их. Детали. Детали, которые делают все, и это хорошо бы нам знать на всякий случай. Почему говорят: «Бог в деталях»? Детали делают картину истинной. Иисус Христос встретил двух учеников после распятия и воскрешения по дороге в Эммаус, и те испугались, потому что он умер же, а они его видят… И он перед тем, как сказать «Не бойтесь, это я», поднял полу шляпы. Ну как это так? Вот можно не верить в Христа, но ты не можешь не верить в эту ситуацию. Вот так сделал жест – и открыл лицо…

Вот Толстой – бог деталей. Он бог художественности. Когда он решил быть Богом вообще, вот тут он обломался. Я сейчас это грубо говорю, но дай бог каждому так обломаться, то есть не дай бог, конечно… Но ведь весь мир следил – значит, он был почти… Но нет. А, собственно, почему нет? А может, и да. Кто говорит, что «да», а кто – «нет». Ведь крупнее его в этой амбиции быть Богом в общем-то раз-два и обчелся. Значит, это, может быть, предел, который человеку положен? В такую близость подойти к Богу… Или где-то он ошибся и был наказан за свои амбиции, и человеку так нельзя? Это все вопросы. Но то, что он бог художественный, это безусловно. Это как раз в пределах человека.

Валя. Когда я читала один момент из «Войны и мира», я поняла, что в списке не хватает какой-то красоты писательской.

Крымов. Вот-вот! Это какая-то смесь Рембрандта, де Латура, Караваджо и Репина, какая-то странная смесь, иногда зашкаливающая в какое-то засахаренное варенье, но, как говорится, с кем не бывает. Человек, который вот так написал про полк, идущий под рекой из звезд, ну, может потом написать какую-то ерунду. Господи, он же человек! Он написал полк, идущий под звездной рекой. Интересно, если это делать, куда течет эта река – в направлении движения полка или в противоположную сторону? Думаю, что в противоположную… Здесь, мне кажется, для треугольника не хватает одной вершины: где он – король. Вот как у Лермонтова: капризный мальчик, а когда Казбек рядом, лучше его нет. Вот полк идет и видит Казбек: эй, позовите этого придурка капризного, он лучше всех опишет то, что