…Одновременно с нашим «жигулем» к крыльцу УЕБа. подкатил«вольво» с посольским номером. Из него, складываясь втрое, вылезКозлов-Рамирес, атташе по связям с социумом.

От связей социума с этим молодым человеком никогда и ничегоне могло родиться толкового, все по той же причине: отсутствие луидоров ухвастливого Портоса. Так что связи эти носили у Козлова-Рамиреса платоническийхарактер. Первое время он пытался привлечь мои деньги (мой дорогой симпатичныйбюджет) в свои проекты. Но, будучи наполовину Козловым, выслуживаясь передПослом, непосредственным своим начальством, он и вел себя соответствующимобразом: выступая на открытиях-презентациях этих проектов, тянул одеяло натощие ноги и впалую грудь Посольства, не упоминая Синдикат в числе спонсоров.Так что, очень скоро, продолжая улыбаться в ответ на зазывныелатиноамериканские улыбки Рамиреса, я навсегда защелкнула перед носом Козловакошелек своего департамента.

Прямо на лестнице он попытался закинуть крючок на предметсовместных действий. Мол, мы бы могли объединить усилия… О нет, возразила я,улыбаясь и прекрасно зная, что их усилия сводятся к вступительной речи Посла,после которой надо завершать вечер, — о нет, в последнее время Синдикатвзял курс на самостоятельные проекты.

Словом, в тот день в новый конференц-зал УЕБа съехалисьспонсоры. Клара Тихонькая с Саввой Белужным уже сидели за великолепным вишневымстолом, похожим на небольшой ледовый каток, — словно сели здесь совчерашнего вечера и не поднимутся, пока все спонсоры не выложат три корочкихлеба на Вечер Памяти Шести Миллионов под управлением Клары Тихонькой.

От Еврейского Совета явились двое — заместитель финансовогодиректора, некто Виктор, с молчаливой и плоской стенографисткой, котораязаписывать начала с того момента, когда, тряхнув высоким седым коком надо лбом,Клара Тихонькая сказала:

— У меня вчера была «Катастрофа». Вы не представляете,Виктор, как я устала!

— На «Катастрофу» денег у меня нет, — парировалтот.

Я хотела сказать, что на Катастрофу кое у кого уже нашлисьденьги в середине прошлого века, и немалые, но промолчала.

Вбежал оживленный Мотя Гармидер, похожий настудента-первокурсника, стал бурно отряхивать волосы от дождя, что-то напевая.Прибрел унылый лысый бухгалтер Объединения Религиозных Евреев России —сокращенно ОРЕР, — возглавляемого Манфредом Григорьевичем Колотушкиным.Бухгалтера звали Миша, его все знали — по совместительству он сидел на кассе влавке кошерных продуктов при синагоге. Миша сам выдавал пачки с мацой, пакеты смацовой мукой, плохо ощипанных кошерных куриц. От его припорошенной мукойрубашки всегда пахло колбасой.

Наконец, в конференц-зал вступил директор УЕБа БиньяминОболенски — прямой, сухой, неулыбчивый и подозрительный американец с фамилиейрусского аристократа. Он всегда выглядел так, словно оказался в Россиислучайно, по аварийной посадке самолета, никогда не бывал прежде и часа черезполтора покинет ее, с Божьей помощью, навсегда. Говорил только по-английски,перед вступлением в должность забыл или не успел ознакомиться с историейРоссии, но отлично распределял деньги возглавляемого им фонда и был неплохимпсихологом: вперясь взглядом маленьких тяжелых глазок кобры, изучал лицопросителя ровно полсекунды, после чего ставил на бумаге визу — «выделитьстолько-то», или — «отказать». Никто никогда не мог понять движений этойзагадочной американской души. При нем всегда телепался мальчик-функционерчик,отлично знающий английский язык. Митя.

Все уселись. Младший персонал УЕБа припоздал с раздачей кофеи печений, поэтому сверкающий вишневый стол действительно был похож на ледовыйкаток и расстилался перед нами пригласительно и прохладно. Каждый выступающийподнимался и с первым же словом как бы вылетал на его опасную поверхность,скользя и выделывая пируэты. Каждая речь была похожа на показательноевыступление.

Первой, разумеется, откатала программу Клара: ну, эта дата…пепел стучит в наши сердца… в этом году исполнится… великая память… не должноповториться… в назидание молодежи… Катастрофа всем им необходима, как вечноенапоминание… И она, как президент общественного фонда «Узник», готова взять насебя эту тяжелую миссию…

Затем поднялась я и сделала осторожный полукруг по ледовойарене, сухо объявив, что Синдикат готов выделить на этот вечер 5 тысяч долларовиз бюджета департамента Фенечек-Тусовок.

Стенографистка Совета записала.

Тогда опять выехала Клара и, выделывая руками и ногамикренделя, торжественно взвыла (она сама обеспечивала музыкальное сопровождениесвоим номерам), — что наша общая боль… наша память… пепел не гаснет… пепелстучит… еще живы те, кто… жалеть на Катастрофу, значит — жалеть на воспитаниенаших детей… В конце концов, июнь 41 года…

— А что произошло в июне 41 года? — спросилОболенски торопливо переводившего Митю своим скрипучим голосом.

Над ледовой ареной повисла пауза. Митя наклонился и сообщилшефу, что в июне 41 года нацистская Германия начала войну против России…

— О, риалы! — отозвался тот, — но какое этоимеет отношение к евреям?

— Самое прямое, — не выдержал зам. по финансамЕврейского Совета.

— О'кей, — проскрипел Оболенски. — Синдикат —пять? И мы — пять.

Опять выехала с показательной программой Клара Тихонькая.Как это так — наши спонсоры, наши международные фонды оглядываются друг надруга в самом святом, самом… — Она подбавила надрыва в голосе, раскинула руки,приготовилась к коронному двойному тулупу.

Оболенски поморщился. Он не любил Клару. Сказать по правде,мало кто ее любил.

— О'кей. Файф.

Наконец девочки разнесли кофе и печенья.

Я ждала гвоздя программы: распределения по Вечеру Главныхраввинов России. Тем более что спустя минут двадцать после начала обсужденияпоявился Берл Сужицкий, заместитель и правая рука Залмана Козлоброда — умный,отлично образованный молодой человек, прекрасный оратор и фигурист высшегопилотажа. Все знали, что он очень многое решает в РЕЗе — «Ревнителях ЕврейскогоЗакона» — так расшифровывалась гигантская и богатейшая организация Козлоброда.

Мы с Берлом были земляками и даже, как недавно выяснили наодном из банкетов, жили в Ташкенте на соседних улицах. Каждый раз, когда мывстречались, я вспоминала одну картинку из детства — босоногого пацана, веселогнавшего обруч по переулку. За ним мчались двое дружков с возмущеннымивоплями, — очевидно, он превысил лимит времени гона, а может, это былобщественный обруч, или даже принадлежал одному из преследователей, а пацанугонял его, как угоняют в плен, как Салманасар угнал все десять коленизраилевых… Беззаботно смеясь, он все гнал и гнал обруч по переулку, ловкоподправляя его, чтоб не свалился в арык, и одновременно умудряясь ударами босойпятки точно лягнуть преследователей, то одного, то другого…

Конечно же, то был не Берл, но почему, почему при виде его явспоминала переулок, весь в заплатах ослепительного солнца сквозь листья чинар,и босоногого пацана-хулигана, ударами пяток отгонявшего своих преследователей?И за этот, всегда неожиданный, клочок солнца была ему смутно благодарна…