– Только не задушите меня, – сказал Ян. – Возьмитесь пониже, рядом с ключицами.

Он передвинул мои руки чуть ниже, а потом поднялся.

– Так хорошо?

Я не помнила, когда в последний раз меня катали на закорках.

– Да.

– Мы не потревожили ваши трансплантаты? Или ваши шрамы на груди?

– Все хорошо. Мне следует почаще так путешествовать.

Он подхватил с моей кровати одеяло и подушку. А потом мы вышли из палаты и пошли по коридору. Все, кто там был, прервали свои занятия и изумленно уставились на нас. А когда мы проходили мимо сестринского поста, Ян, не замедляя шаг, схватил со стола пачку печенья.

Он шагал очень широко, и мы продвигались быстро. Он, в самом деле, был настоящим клейдсейдалем. Он даже не шел, он бежал рысцой. Я уже много недель не перемещалась так быстро в пространстве и, несмотря на все случившееся, чувствовала себя возбужденной. И мне очень хотелось смеяться, но я сдерживала себя.

Мы добрались до лифта, доехали до верхнего этажа, а потом направились к дальнему концу коридора, к двери, на которой было написано «НЕ ВЫХОДИТЬ – СРАБОТАЕТ СИГНАЛИЗАЦИЯ».

– Эй, это не выход, – сказала я, когда мы подошли к двери. – Эй! Сейчас сработает сигнализация!

Но Ян все равно невозмутимо открыл эту дверь. И сигнализация не сработала.

– Она отключена, – объяснил он, когда дверь за нами захлопнулась. – Сестры ходят сюда покурить.

И мы оказались на крыше. У меня перехватило дыхание. Стоял ясный мартовский вечер. Небо было усеяно звездами. И это показалось бы мне восхитительным в любой ситуации, а я в прямом смысле не была на улице с момента катастрофы. Сколько времени прошло с тех пор? Я уже почти три недели находилась в палате, а перед этим провела неделю в блоке интенсивной терапии. Так что целый месяц я не видела неба, не чувствовала дуновения ветерка, не дышала свежим воздухом. Неудивительно, что у меня в голове все перемешалось.

Да еще учитывая все остальное.

Ян пересек крышу и остановился у дальнего края, откуда открывался прекрасный вид на город. А потом, все еще не спуская меня со спины, он расстелил на полу одеяло и бросил на него подушку и печенье. Опустившись на колени, он выпрямился, чтобы я могла соскользнуть с его спины. У меня немного закружилась голова. Когда я оказалась на одеяле, я перекатилась на бок, а потом легла на спину. Ян подложил подушку мне под голову, чтобы я могла лежать и смотреть на звезды, не касаясь своих трансплантатов.

Звезды. Легкий ветерок обдувал меня и трепал мои волосы. Мне было немножко холодно, но мне нравилось это ощущение. Оно заставило меня осознать, что, хотя моя жизнь изменилась, мир продолжал существовать. И я подумала, что я все еще жива. Эта мысль впервые пришла мне в голову там, на крыше.

Я была жива.

В следующую секунду я почувствовала, как Ян накрыл меня своей флисовой курткой, а потом лег на спину рядом со мной. Потом он взял печенье и помахал им около моего носа. Я протянула руку и выхватила у него это печенье.

Мы оба молчали, и, наверное, впервые в своей жизни я находила это молчание приятным. Мы прислушивались к шелесту ветра, приглушенному шуму транспорта, долетавшему до нас снизу, и хрусту печенья, которое мы жевали. Очень много времени в своей жизни мы проживаем неосознанно. Многие моменты существуют лишь для того, чтобы подготовить нас к тем, которые последуют за ними. Но тот момент казался сам по себе конечным пунктом назначения.

Чувствовала ли я себя в тот момент счастливой? Не совсем. Когда вы испытываете ощущение счастья или ликования, в вашей груди словно разливается тепло. А мое сердце было слишком оцепеневшим, чтобы чувствовать это тепло.

Если говорить о человеческих эмоциях, как о музыке, мои были похожи на оркестр без дирижера. Я слышала множество разнообразных звуков, но я не знала, как интерпретировать их или как сложить их в мелодию, которую я поняла бы. И в то же время не было сомнений в том, что инструменты моего тела играли – играла моя кожа, овеваемая ветерком, и мои глаза, любующиеся звездами, и мои легкие, упивающиеся свежим воздухом. И это было музыкой – хорошей музыкой, – даже если это не было мелодией, которая была мне знакома.

Было странно, что в такой момент я могла испытывать такие приятные чувства, но я была уверена, что это не надолго. Мой мозг все еще помнил, что все мое будущее разрушено. И признание Чипа означало не просто конец наших отношений – оно означало для меня конец той моей жизни, которую я знала.

Но чисто физическое удовольствие оттого, что я в первый раз за столь долгое время оказалась на свежем воздухе, было слишком реальным, чтобы его можно было игнорировать. Позже будут несчастливые моменты – моменты ярости, и уныния, и горечи потери, когда я буду пытаться осознать, что сделал Чип и почему. Но не сейчас. Не в эту ночь. Ян сделал мне этот потрясающий подарок – маленький отдых от всего этого. Ощущение полноты жизни, с которым ничто не могло сравниться.

И в течение долгих мирных мгновений не было ничего, кроме нас с ним, и ветра, и звезд.

А потом я услышала голос Яна, прямо у меня над ухом:

– Майлз уволит меня за это, вне всякого сомнения.

Я повернула голову. Вот это да! Ян сам начал разговор!

– Правда? Серьезно?

Он смотрел на небо, закинув руку за голову, и его поза была такой расслабленной, такой беспечной, такой дружелюбной, что это просто шокировало меня.

– Может, и нет. Он сам, своими глазами, не видел нас, в конце концов. А сестры могут не выдать нас.

– Но разве тренеры не выводят все время своих пациентов на прогулку?

– Конечно. На обучающие экскурсии. Группами. Но не на крышу и не поодиночке.

– Но что, по его мнению, вы можете сделать мне?

Последовало классическое Яновское молчание. Но вместо того чтобы почувствовать себя неловко, я внезапно стала размышлять над тем, что Ян потенциально мог сделать со мной – прямо в этот момент. И чем дольше длилось молчание, тем ярче становились образы, складывающиеся у меня в голове. Он был всего в нескольких дюймах от меня. Он мог так легко повернуться на бок и приблизить свое лицо к моему. Или погладить меня по боку своей огромной рукой. И эта мысль так захватила меня, что я почти чувствовала, как это происходит, ощущала тяжесть его руки, шероховатость подбородка, теплоту его губ.

И я погрузилась в мечты о том, как Ян целует меня, но тут его голос вывел меня из этого полузабытья:

– Я мог бы проделать самые разные неджентльменские вещи с вами здесь, на этой крыше, – наконец объявил он. – И я уверен, что Майлз обвинит меня во всех них.

Мне было немного странно и неловко признать, что на несколько секунд я погрузилась в яркие, безудержные, невероятно эротические фантазии о моем тренере, и это менее чем через час после того, как я бросила обручальное кольцо в моего бывшего жениха. Но это важно упомянуть. Потому что в эти секунды кое-что произошло. Я почувствовала наплыв очень сильных, очень захватывающих, очень физических чувств в ответ на эти фантазии.