Идея заключалась в том, что позвоночник и даже все мышцы имели собственную память. Ходьба, в теории, была таким привычным для человека движением, что мозг практически в этом не участвовал. Так что это было почти рефлексом.

Но мои ноги оставались безжизненными. Несмотря на все мое чтение, изучение строения скелета, на все поставленные мною цели, улучшение было минимальным. Однажды мне показалось, что я шевельнула большим пальцем ноги, но рядом не было никого, кто бы мог видеть это. А один раз, когда я занималась на велосипеде, мне почудилось, будто я нажала стопой на педаль. Но когда я попыталась повторить это движение, у меня ничего не вышло. И в таких случаях я падала духом. Все, что находилось выше колен, работало довольно хорошо. Но ниже колен мои ноги были обмякшими, как у тряпичной куклы. Но мама принесла мне несколько статей, в которых говорилось, что временно падать духом – это нормально. Это происходит в те моменты, когда тело просто приспосабливается к прошлым достижениям. Так что я продолжала надеяться на успех.

Ян стал неизменным предметом наших с Кит разговоров по вечерам. Она всегда хотела знать все о его невольных улыбках, о вырвавшихся у него словах, обо всех случаях, когда в нем мелькало что-то человеческое. Мы провели так много времени за этим психоанализом, что выдвинули теорию: женщины обсуждают мужчин для того, чтобы отвлечься от реальных проблем в их жизни. Разговоры о Яне стали таким приятным отвлечением в то время, когда других возможностей отвлечься у меня не было.

Возможно, мы должны были бы разговаривать о Чипе. Но в тот момент я не находила в нем ничего, что могло бы апеллировать к моим чувствам. Несмотря на все свои обещания, за неделю он нанес мне лишь три коротких визита. В одном случае он даже не присел, а в двух других сидел так напряженно, словно ждал, когда зазвонит школьный звонок. И он как нарочно выбирал для своих посещений самое неудачное время: когда приходил санитар, чтобы обтереть меня губкой, или когда Прайя заставляла меня надевать и снимать мои спортивные брюки, или когда я направлялась в туалет. Было видно, что он чувствует себя неловко в моем присутствии, и после непродолжительного визита он сухо целовал меня и с облегчением уходил. Я весь день ждала его, постоянно краешком глаза поглядывая на дверь в надежде, что он вот-вот появится. Но когда он, наконец, приходил, я начинала почти с таким же нетерпением ждать его ухода.

И все это сбивало меня с толку, мягко выражаясь.

Ян был куда более интересным предметом для разговоров. Он казался таинственным вымышленным персонажем. Чип же, со всеми его недостатками, был слишком реальным.

После долгих обсуждений Кит выдвинула интересную теорию касательно Яна. Она уверяла, что внутри его был спрятан веселый человек, который скребся по его ребрам, чтобы вырваться наружу. Она назвала это «теорией о красавице и чудовище» и настаивала, что в прошлом с ним произошло что-то ужасное. Но я была с этим не согласна. У меня была другая теория, согласно которой он провел детство в каком-то шотландском приюте, где ему слишком долго не уделяли внимания. Поэтому у него просто не было навыков общения с окружающими людьми.

– А он и вправду сирота? – спросила Китти.

Я пожала плечами:

– Понятия не имею.

И каким бы ни был Ян на самом деле, его общество шло мне явно на пользу.

В течение дня я мало разговаривала с другими сотрудниками больницы, но когда появлялся Ян, я выплескивала наружу все мысли, теории, мечты и суждения, которые накопились у меня с прошедшего вечера. Отчасти это было из-за того, что я плохо переносила долгое молчание. Но я все чаще стала замечать, что мне нравилось играть с ним. Это было все равно что провоцировать стражника у Букингемского дворца. То, что он никак не реагировал на мои слова, только подогревало меня. Я хотела добиться от него хоть какой-нибудь реакции. Я пробовала шокировать его. Я пробовала удивить его. Я пробовала шутить с ним. Его каменное лицо все больше искушало меня. Он не отвечал мне, но он меня слушал, и в предвкушении нашего очередного занятия я стала искать в Интернете всякие забавные факты, чтобы всегда быть наготове с новым материалом.

– Вы знаете, – говорила я, – что у осьминогов три сердца?

И, не получив ответа, продолжала:

– А вы знаете, что отпечаток человеческого языка так же уникален, как и отпечаток пальца?

А когда он продолжал молчать, я делала следующую попытку:

– А вы знаете, что в Японии есть подводный почтовый ящик?

Это было единственным временем в течение дня, когда я чувствовала себя почти что прежней. Это было единственным временем, кода туман вокруг меня рассеивался. Дразнить его было так интересно, что я почти забывала о своих проблемах даже в тот момент, когда пыталась пройти от одного конца параллельных брусьев до другого.

Это время должно было бы быть худшим за весь день, потому что мне не удавалось выполнить ни одного задания Яна. Но почему-то оно было самым лучшим.

На той же неделе с моей груди сняли повязки, с тех участков под ключицами, откуда брали кожу для пересадки. Теперь в дополнение к тому шоу ужасов, которое представляло собой мое тело, добавились два жутких мясистых шрама, похожих на сырой бекон. Но, по крайней мере, мое лицо становилось все лучше. Два волдыря на моем подбородке подсохли и превратились в корочки. Корочки, конечно, более заметны, чем волдыри, но я двигалась в правильном направлении, и все остальное мое лицо больше даже не выглядело обожженным. Оно, безусловно, страшно чесалось, как и предупреждал врач, но я никогда не чесала его.

Китти продолжала появляться по вечерам с разнообразной едой, как из наших с ней любимых ресторанов, так и из таких, о которых я даже не слышала. Она не обошла стороной ни одну кухню мира. Она приносила эфиопские блюда, индийские, тайские, мексиканские, итальянские, японские, французские и вьетнамские. Она словно задалась целью удивлять и радовать меня.

Она также загорелась идеей Прайи о пользе вязания. И она настаивала, чтобы я вязала шарф во время просмотра наших с ней любимых мюзиклов. И я даже больше не сражалась с ней по поводу пения. Я без какого-либо протеста начинала петь при первых же звуках любой песни, сначала потихоньку, а потом все громче и громче.

Шарф, который они заставили меня вязать, получался просто чудовищным. Я думала, что выбрала голубые нитки, но на поверку они оказались просто серыми. И в результате конечный продукт напоминал огромного слизняка, покрытого опухолями.

– Мы украсим его помпонами, – сказала Кит. – Не расстраивайся.

По правде сказать, в некоторых отношениях я довольно быстро вернулась к своим прежним привычкам и наклонностям. Я, как и раньше, находила окружающих людей интересными, а разговоры с ними – самым лучшим способом отвлечься. И когда появлялся кто-то, с кем можно было поговорить, я начинала болтать без умолку, смеяться и шутить. И в такие моменты я чувствовала себя не то чтобы хорошо, но, по крайней мере, лучше, чем обычно.

Но бывали и серые, мрачные моменты, когда я чувствовала себя очень плохо. Не буду этого отрицать. На самом деле, таких моментов было очень много. И я с трудом пыталась заставить себя не впадать в уныние. Когда я оставалась одна, или когда видела по телевизору что-то, что напоминало мне о моей прошлой жизни, или когда просыпалась утром и вспоминала, где нахожусь, меня охватывало отчаяние. И таких моментов в моей нынешней жизни было большинство.