Она вспомнила, чем питаются соловьи. Ну конечно. Они же мухоловы. Значит, они способны съесть что-то живое.

А вот соль птицы вроде бы не любят…

А еще не любят соль нечистые духи в христианской мифологии. Неужели же ее нежный Соловей – нечистый дух? Вполне возможно. Да и ладно: без соли здоровее и стройнее будет.

Болтали до ночи, пока Сандугаш, измотанную перелетом и переездом, не начало клонить в сон. Лоле явно не хотелось с ней расставаться, но она все же ушла, строго-настрого указав:

– Понадобится машина, понадоблюсь я – зови.

– Я еще не скоро буду зарабатывать столько, сколько стоит твое время.

– Не обижай. Ты – друг. Для тебя – ничего не стоит.

Сандугаш кивнула. У каждого народа – свои традиции. Нельзя навязывать чужие и общаться по понятным тебе законам с тем, у кого законы – иные.

Фигурка собаки на браслете Лолы была сильным оберегом. Отец уже отплатил ей за заботу о Сандугаш. Но Сандугаш сама поставит Лоле такие щиты, что лучше и удачливее телохранительницы во всей Москве не будет.

На следующий день Сандугаш встречалась в медицинском центре с Жугдером Лодоевичем Рабсаловым. Он оказался миниатюрным, очень мускулистым, с холодной неласковой улыбкой и холодным пронзительным взглядом.

– Я изображаю тут специалиста по тибетской медицине. Тыкаю пальцами в позвоночник, в точки всякие, говорю ерунду всякую, а на самом деле считываю: есть ли подселенец, злой дух, сосет ли кто-то со стороны, есть ли злое влияние, приобретенное или на роду… Потом надо изображать, что лечу, а сам – зло отгоняю. Иногда щиты ставлю и раны заживляю, но редко. По большей части, конечно, сражаться приходится, отгонять, убивать, – то, что я лучше умею. А раны заживляют другие. Твой отец сказал, что ты больше по части исцеления. И щиты ставишь хорошо.

– Да, Жугдер Лодоевич. Щиты ставлю, вижу и слышу многое, но защищаю плохо. У меня дух слабый.

– Зато чуткий. И исцелять хорошо можешь.

– Я еще не пробовала.

– Никогда не давала твоему Соловью червя из человека выклевывать? Самое же птичье дело!

– Нет… Я совсем недавно… И училась недолго…

– Да мне твой отец все рассказал. Просто странно. Дар пробудился давно. У тебя это должно было случиться бессознательно. Духи-птицы просто не могут удержаться, если червя видят. Но бывает, что червь слишком силен, надо осторожным быть. Черви, которые в людях селятся, бывают разные. Они тоже как злые духи: одни – извне, другие – по наследству, а бывает, человек сам в себе вырастит. Труднее всего убить такого, которого человек сам вырастил. Легче всего – того, который по наследству. Да пойдем прямо сейчас! – Шаман метнул взгляд на циферблат. – Да, прямо сейчас.

– Куда?

– В массажный кабинет. Там наша сотрудница заканчивает сеанс иглотерапии. Ослабляет сильного червя, который вгрызся в позвоночник мальчику. Парнишке девять, боли начались, когда еще объяснить не мог, что болит, с тех пор все обследовались, обследовались… Пока к нам не попали. Тут хотя бы иглотерапией ослабляем червя и боли меньше, мальчишка двигаться стал лучше. Вот и проверим сразу твои силы и твоего духа.

Сандугаш было страшно. Но не так страшно, как выходить на подиум. Тогда она казалась себе самозванкой. Теперь она знала, что у нее есть дар. Удастся ли его применить – вот в чем вопрос?

Звук, издаваемый червем, она услышала прежде, чем они дошли до нужного им кабинета… Эфирные уши давали Сандугаш возможность слышать то, чего не слышал, видимо, даже шаман-рысь.

Шипение и цоканье постепенно слились в бормотание: «Слабак, ты слабак, хилый, дохляк… Ты для родителей обуза, они больше любят твою сестру, потому что она здоровая и учится хорошо, а ты обуза, на тебя только и тратятся деньги, время, нервы, из-за тебя бабушка плачет, дедушка болеет, мама злая, сестра дерганная, а отец скоро вообще из семьи уйдет, все из-за тебя, из-за тебя, зачем ты соглашаешься, зачем ты борешься, откажись от лечения, все равно не помогает, только деньги тратишь, дохляк… Ты все равно умрешь, и лучше бы тебе быстрее умереть… Боль не умеешь терпеть, скулишь как девчонка…»

Сандугаш прежде с червями не сталкивалась. Слышала о них, но, видимо, в районе возле Байкала, где жило много шаманов, да и сам Байкал дышал чистотой, эти существа – можно ли назвать существом нечто эфирное? – не приживались. А вот в больших городах им, конечно, раздолье. Люди живут тесно, дышат дрянью и едят дрянь, и раздражения друг на друга здесь больше, доходящего до ненависти, так что ненависть становится сладкой, а когда ненависть сладка – тут-то и начинает разрушаться что-то внутри у человека, и в прореху устремляется тот, кто ближе. Иногда – червь. Иногда – кто похуже.

Они вошли.

Мальчик лежал ничком на массажном столе. По обе стороны позвоночника, в затылке, в запястьях и стопах – тончайшие иголки. Врач, немолодая красивая женщина, полукровка, как и Сандугаш, как раз собиралась иголки вынимать. Рабсалов остановил ее движением руки.

– Это Сандугаш. Дочь Баты Доржиева. Он ее посвятил недавно. Пусть посмотрит… Сандугаш, это наш лучший специалист по иглотерапии, Людмила Хадановна.

Сандугаш уже смотрела. Червь… Собственно, он выглядел скорее не как червь, а как многоножка. Жирная, пульсирующая, словно дышащая, при каждом «вздохе» наливающаяся оранжевым цветом. А все ноги-крючья впивались глубоко в плоть мальчика по сторонам позвоночника. Иголки были воткнуты прямо в жирное тело червя.

– Когда в нем иголки, он слабый. И когда вынешь – еще слабый. А вот когда Андрюша только приходит, прямо видно, какой огромный, жирный, и цветом – как раскаленное железо. Все силы в себя вбирает, – прошептала врач.

– Вы можете не говорить вслух. Я услышу все, что вы захотите сказать, – ответила Сандугаш.

– Эфирный слух? Чудесное дарование. А вот я могу только видеть этих тварей… И – все. Иголки могу в правильные точки втыкать. Но это так мало, – вздохнула Людмила Хадановна. – Вы, наверное, боитесь, что мальчик нас услышит. Он не услышит. Как только я ставлю иголки, он погружается в глубокий сон. У него же постоянные боли. А диагноза нет, поэтому сильные обезболивающие ему не выписывают. Он спит крепко только здесь. На массажном столе. Когда червь его не мучает.

– Червь его и сейчас мучает. Он с ним разговаривает, – сказала Сандугаш и решительно шагнула к столу. – Уберите иголки…

Она чувствовала, как изнутри ее поднимается и распахивает крылья Сила. Она чувствовала, как в горле начинает дрожать песня. И чувствовала голод. О, как она была голодна! Но это был вовсе не тот обычный человеческий голод, который можно охарактеризовать словами «хочу есть». Это был голод и жажда одновременно, это было невыносимое желание проглотить эту тварь… Потому что дух Соловья мог это сделать и, приняв в себя червя вместе со страданием ребенка, он почувствовал бы прилив новых сил!

Как только последняя иголка была вынута, червь, почувствовавший опасность, глубже впился в тело мальчика и верхней своей частью, уходившей в под свод черепа, начал словно сверлить, словно пытался пролезть в череп, укрыться там. Мальчик, еще не придя в себя от сна, изогнулся и закричал дико, хрипло, переходя на визг: так сильна была боль. И тут Сандугаш клюнула. Да, она чувствовала как изменилось ее лицо, как вырос у нее длинный и острый, жесткий клюв. Она клюнула и защемила клювом плоть червя, и рванула… Он был силен, он пытался удержаться, но она дергала и дергала, и из-под лап-крюков летели капли сияющего вещества – капли жизненной силы мальчика. Наконец Сандугаш вырвала червя и, открыв клюв, принялась заглатывать, пропихивать его в свое горло. Еще один глоток – и все… Мальчик, еще бледный от боли, в мелких капельках пота, диковато огляделся вокруг.