соблюдению норм права. По существу, это были еще не дифференцированные обязательные правила поведения, которые поэтому предложено называть мононормами, мононорматикой[66].

Организация власти в родовой общине в принципе отличалась от возникшего позднее аппарата классового принуждения — государства, а родовые мононормы — от возведенной в закон воли господствующего класса — права. «В первобытном обществе, когда люди жили небольшими родами, еще находясь на самых низших ступенях развития, в состоянии, близком к дикости; в эпоху, от которой современное цивилизованное человечество отделяют несколько тысячелетий, — в то время не видно еще признаков существования государства. Мы видим господство обычаев, авторитет, уважение, власть, которой пользовались старейшины рода, видим, что эта власть признавалась иногда за женщинами — положение женщины тогда не было похоже на теперешнее бесправное, угнетенное положение, — но нигде не видим особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими, и чтобы в интересах, в целях управления систематически, постоянно владеть известным аппаратом принуждения…»[67]

Духовная культура.

Завершение процесса сапиентации и возникновение общинно-родового строя способствовали развитию не только социальной, но и духовной жизни первобытного человечества. Эпоха раннеродовой общины отмечена заметными успехами в развитии языка, начатков рациональных знаний, искусства.

Еще сравнительно недавно считалось, что языки наименее развитых групп человечества обладают очень незначительным, едва ли в несколько сотен слов, лексическим запасом и совсем лишены общих понятий. Однако последующее изучение показало, что лексикон даже наиболее отставших в своем развитии племен, например, аборигенов Австралии, насчитывает не менее 10 тыс. слов, т. е. больше, чем содержится в карманном словаре любого европейского языка. Выяснилось также, что, хотя эти языки действительно тяготеют к конкретным, детализированным, единичным определениям, в них имеются и обобщающие понятия. Так, у аборигенов Австралии есть обозначения не только для различных пород деревьев, но и для дерева вообще; не только для различных видов рыб или змей, но и для рыб или змей вообще. Однако таких видовых обозначений мало, они употребляются нечасто и, что особенно показательно, не идут дальше классификации среднего уровня. Есть обозначения для дерева, кустарника, травы, но нет обозначения для растения; есть обозначения для рыбы или змеи, но нет обозначения для животного. Другая особенность наиболее примитивных языков — неразвитость синтаксических форм. Она, впрочем, не имеет большого значения как показатель культурного уровня: в устной речи народов даже самых развитых стран в отличие от их письменного языка фразы также обычно состоят из очень небольшого числа слов.

Развитие языка шло параллельно увеличению объема информации и, в свою очередь, способствовало ее аккумуляции и передаче. Источником знаний первобытного человека была его трудовая деятельность, в ходе которой накапливался опыт, сопоставлялись причины и следствия явлений, обобщались и систематизировались наблюдения. Естественно, что условия жизни в первую очередь требовали накопления знаний об окружающей природе. На примере аборигенов Австралии, бушменов, огнеземельцев и т. д. видно, что члены раннеродовой общины обладали солидным запасом сведений об особенностях и богатствах своей родины, т. е. фактически сведений в области прикладной географии, ботаники, зоологии, минералогии, метеорологии и других природоведческих знаний. Чтобы поддерживать свое существование, они должны были в совершенстве знать топографию своей кормовой территории, полезные и вредные свойства растений, пути передвижения и повадки животных, особенности различных минералов, видов древесины и других материалов для поделок, уметь предугадывать погоду и читать следы. «Туземец, — писали Спенсер и Гиллен об австралийцах-аранда, — не только различает следы, оставляемые всеми животными и птицами, но и, осматривая нору, он может, посмотрев на направление последних следов или понюхав землю у входа, сразу сказать, есть там животное или нет». Необходимо было также умение в любое время свободно ориентироваться на местности, что требовало хорошего знания звездного неба. Один из современных исследователей рассказывает, что первое сообщение о запуске искусственного спутника Земли он получил от бушмена, обратившего внимание на появление новой «звезды».

Значительное развитие получили и такие практические отрасли знания, как медицина, фармакология, токсикология. Человек овладел простейшими рациональными приемами залечивания переломов, вывихов и ран, удаления больных зубов и других несложных хирургических операций, лечения змеиных укусов, нарывов, простуды и других заболеваний. Начиная с мезолита стали известны трепанация черепа и ампутация поврежденных конечностей, отчетливо прослеживаемые на некоторых остеологических материалах.

Кости правой руки кисти женщины эпохи мезолита с ампутированной фалангой мизинца.

В первобытной медицине широко применялись как физические (массаж, холодные и горячие компрессы, паровая баня, кровопускание, промывание кишечника), так и лекарственные средства растительного, животного и минерального происхождения. Об этом свидетельствует, в частности, сравнительно хорошо изученная народная медицина аборигенов Австралии. Они умели пользоваться шинами при переломах костей, останавливать кровотечение с помощью паутины, золы, жира игуаны, высасывать кровь и прижигать ранку при змеином укусе, лечить простуду паровой баней, болезни желудка — касторовым маслом, эвкалиптовой смолой, луковицей орхидеи, кожные заболевания — прикладыванием глины, промыванием мочой и т. д. По некоторым сведениям, аборигенам Австралии были известны противозачаточные средства. Примечательно, что уже на заре медицины было осознано значение психотерапии: у тех же аборигенов Австралии лечение часто завершалось приказанием встать и приняться за работу.

Несравненно более ограниченными оставались обобщенные, абстрактные представления. У аборигенов Австралии имелось только три, у бушменов — четыре, а у огнеземельцев-о́на — пять обозначений численных понятий. Чтобы сказать «пять», австралийцы говорили «три и два»; всякое число свыше десяти выражалось понятием «много». Да и сама абстрактность численных представлений была относительной: многие исследователи отмечали, что отставшие в своем развитии племена представляют себе не числа вообще, а лишь числа определенных предметов. Иными словами, существовали не «два», «три», «пять» и т. д., а две руки или ноги, три луковицы или куска мяса, пять пальцев или копий и т. д. Счет был порожден реальными жизненными потребностями и долго существовал только в жизненной практике первобытных людей. В связи с этим интересно отметить, что распространенное представление, будто простейшие арифметические действия — сложение и вычитание — предшествовали более сложным — делению и умножению, — по-видимому, неверно. Как показал уже в конце прошлого века немецкий этнограф Карл фон Штейнен, начатки деления, связанные с разделом сородичами добычи, возникли очень рано и, возможно, даже были древнейшими из арифметических операций.

В еще более зачаточном состоянии, нежели счет, находились измерение расстояния и исчисление времени. Большие расстояния приблизительно измерялись днями пути, меньшие — полетом стрелы или копья, еще меньшие — длиной конкретных предметов, чаще всего различных частей человеческого тела: ступни, локтя, пальца, ногтя. Отсюда пережиточно сохранившиеся во многих языках названия древних мер длины — русские локоть и пядь, английские фут и дюйм, немецкое элле и т. п.