— Посетитель? — недоуменно переспросил мистер Коулман. — Кто же это?

Тролль ткнула пальцем в свою книгу.

— Мисс К. Блэк.

— Черт ее побери! Какого дьявола ей там нужно?

— Она, как и вы, записалась заранее.

— Она не родственница моей жены. Скажите ей, пусть уходит.

Тролль лукаво улыбнулась.

— Она имеет такое же право увидеться с заключенной, как и любой другой. Ваша жена решает, с кем ей встречаться, а с кем — нет.

Бедный мистер Коулман был в бешенстве, но поделать ничего не мог.

— Вы вдвоем ждите меня здесь, — сказал он нам.

— Но я пришла, чтобы увидеть мамочку! — воскликнула Мод.

— Лучше тебе побыть здесь с Лавинией. Мы не можем оставить ее одну. — Он повернулся к женщине. — Можно девочкам подождать меня здесь?

Тролль в ответ только хмыкнула.

Я улыбнулась, восхищаясь его благородством.

— Но Лавиния может побыть здесь и одна, — гнула свое Мод. — Правда, Лавиния?

Я открыла было рот, чтобы возразить, но тут встряла эта противная женщина.

— Мне тут ни к чему, чтобы вы вдвоем рассиживались на моей скамье. — Она показала на Мод. — Ты давай иди с отцом, а ты, — она показала на меня, — останешься здесь. — Она подошла к двери и крикнула что-то в коридор.

Я была так потрясена, что не могла произнести ни слова. Остаться одной в тюрьме с этой жуткой троллихой! И по такой дурацкой причине, будто на этой жесткой скамейке мало места! Ясно, что Тролль сказала это, чтобы досадить мне. Я повернулась к мистеру Коулману, надеясь на его помощь. К сожалению, тут-то и обнаружилось, что он вовсе не так галантен, как я думала, — он просто кивнул Троллю.

Тут вошла другая женщина, на сей раз — высокая, тоже в серой форме. Она появилась, отвратительно позвякивая связкой ключей.

— Эйч пятнадцать, вторая секция, — сказала ей Тролль. — Одна там уже есть.

Надзирательница кивнула и жестом пригласила мистера Коулмана и Мод следовать за ней, что они и сделали, — ни он, ни она даже взглядом меня не удостоили, уходя.

Ну-ну. Когда они ушли, Тролль усмехнулась, посмотрев на меня из-за своего стола. Я удивилась, увидев у нее полный ряд зубов, — я думала, они у нее черные, а половины нет. Я проигнорировала ее и сидела на скамейке очень тихо, как мышка. Мне и в самом деле было страшновато.

Но мышка ничего не может с собой поделать — она постоянно ищет корочки, чтобы погрызть. В комнате ничего особенного не было — стол и несколько пустых скамеек, а потому я принялась изучать Тролля. Она сидела за столом и что-то писала в своей книге. Она и вправду отвратительная, Диккенсу даже и в голову бы не пришло ничего подобного. На ее верхней губе красовалась родинка. Интересно, подумала я, растут ли из нее волосы. Меня смех пробрал от этой мысли. Я не думала, что она видит, как я ее изучаю, — я ведь смотрела из-под опущенных ресниц, делая вид, что разглядываю свои ногти, но она вдруг заворчала.

— Ты чему это там смеешься, девица?

— Да так, своим мыслям. К вам это не имеет никакого отношения, — храбро сказала я. — И вообще-то я бы попросила называть меня мисс Уотерхаус.

Ей хватило наглости рассмеяться на это, а потому я сочла необходимым объяснить, что почти наверняка состою в родстве с художником Дж. У. Уотерхаусом, хотя папа так и не считает, но я сама ему написала, чтобы выяснить наши родственные связи. (Я не стала ей говорить, что мистер Уотерхаус так и не ответил на мое письмо.) Конечно же, я слишком хорошо подумала о тюремной надзирательнице с родинкой на губе: пусть она и умеет писать, но ни о каком Дж. У. У. она явно не слышала, даже когда я описала ей картину «Леди из Шалота», что висит в «Тейте», она на это никак не отреагировала. Она о такой картине ничего и не слышала! Может быть, она еще спросит у меня, кто такой Теннисон!

К счастью, этот бесплодный разговор был прерван появлением еще одной надзирательницы. Тролль сказала, что рада ее видеть, так как я, мол, ей совсем голову заморочила какой-то чепухой.

Я поборола искушение показать ей язык — чем дольше я там сидела, тем меньше боялась. Но тут зазвонил звонок, и она пошла к двери. Другая надзирательница стояла и смотрела на меня, словно я экспонат в музее. Я тоже на нее уставилась, но ее это ничуть не смутило. Наверно, они не часто видят таких девочек, как я, на этой скамейке — не удивительно, что она на меня пялилась.

Тролль вернулась с мужчиной в темном костюме и котелке. Он стоял у стола, а Тролль, полистав свою книгу, сказала:

— У нее на сегодня было уже достаточно посетителей. Популярная дама. Вы подавали заранее заявление на встречу с ней?

— Нет, — ответил мужчина.

— Вам нужно заранее испросить разрешение, — с веселым видом сказала Тролль. Она явно получала удовольствие, видя неприятности других людей. — А потом она уж сама скажет, хочет вас видеть или нет.

— Понятно. — Мужчина повернулся, собираясь выходить.

Ого-го! Вот это сюрприз. Когда он увидел меня, то припустил, как норовистый конь, а я просто улыбнулась самой милой своей улыбкой и сказала:

— Здравствуйте, мистер Джексон.

К счастью, он ушел до возвращения Мод с отцом, иначе получилась бы довольно неловкая сцена. На сей раз Тролль попридержала язык и не стала усугублять чужие несчастья. Я тоже помалкивала. Странно, с чего это вдруг мистер Джексон решил наведаться к матери Мод.

День был такой трудный, что, добравшись до дома, я прилегла и проспала бог знает сколько, а потом, словно больная и чтобы успокоиться, съела целую тарелку хлебного пудинга. А в голове у меня все время вертелись всякие мысли, которые пытались сойтись воедино. Мысли о матери Мод и мистере Джексоне. Но я изо всех сил старалась не дать этим мыслям сойтись, и думаю, мне это удалось.

Мы с папочкой прошли по коридору за надзирательницей в большой внутренний двор. Оттуда было видно все здание до крыши. В стенах один ряд над другим было проделано множество дверей. Снаружи перед ними проходили черные железные мостки, по которым прогуливались другие надзирательницы, одетые в серую форму.

Наша надзирательница провела нас на два лестничных пролета вверх. От металлических перил с одной стороны до другой в пустых пространствах была натянута проволочная сетка. На ней валялись всякие странные вещи — деревянная ложка, белая шляпка, потрескавшийся кожаный башмак.

В центре двери каждой камеры висел кожаный клапан. Двигаясь по мосткам, я испытывала непреодолимое желание приподнять один из них. Я замедлила шаг, отстала немного от надзирательницы и папочки и, быстро приподняв клапан, заглянула в глазок.

Камера была очень маленькой — футов пять на семь, не больше нашей буфетной. Видела я очень мало — деревянную доску, прислоненную к стене, полотенце, висящее на гвозде, и женщину на табуретке в уголке. У нее была копна каштановых волос, оливковая кожа и сильная челюсть. Рот у нее был сжат, как у солдата, марширующего на параде. Держалась она очень прямо — бабушка вечно нудит, говорит, чтобы я так держала спину. На женщине были темно-зеленое платье с вышитыми на нем белыми стрелами — знак заключенного, — клетчатый передник и белый чепец вроде того, что я видела на сетке во дворе. На коленях у женщины лежал клубок шерсти и спицы.