– Хорошо, хорошо, Элла Аркадьевна, – закивал Исаев.

Лицо его начало розоветь, губы растянулись в улыбке. Элла Аркадьевна пожалела о том, что не потребовала с дурака сто тридцать тысяч. А то и все сто пятьдесят. «Ничего, – подумала она, глядя вслед Исаеву, покидавшему ее кабинет шаткой походкой паралитика. – Учту ему в следующий платеж».

В качестве главного врача станции скорой помощи Исаев устраивал Эллу Аркадьевну полностью. Дурак, конечно, но зато преданный, трусливый и податливый как пластилин. Такой если и подставит, то по глупости, а по глупости крупно не навредить.

Утром в понедельник, после разбора полетов на подстанции, Данилов зашел в кабинет к Мамлаю и отдал ему написанное утром заявление.

– Увольняетесь? – удивился Мамлай. – Что так внезапно?

– Устаю очень, – Данилов наполовину солгал, а наполовину сказал правду, потому что уставал он порядком и эта усталость все копилась и копилась. Везет Исаеву, который умеет расслабляться при помощи водки. Данилов так не умел. – Нужна небольшая передышка.

– Лариса уже рыдает? – усмехнулся Мамлай. – То-то она на пятиминутке такая надувшаяся сидела.

– Кто я такой, чтобы она по мне рыдала? – отшутился Данилов.

Лариса, кстати говоря, узнав о том, что Данилов уходит с линии, сильно расстроилась. Рыдать, конечно, не рыдала, но ходила все утро печальная. В разговоре с ней Данилов тоже сослался на усталость. Юрия Палыча он попросил никому не рассказывать подробностей вызова в гостиницу «Потемкин». Тот обещал молчать.

Исаева Данилов ни о чем спрашивать не стал. Какой смысл? Ясно же, что Штирлиц, подражая своему киношному тезке, станет все отрицать. Предъявить-то ему нечего, кроме стройной логической цепочки. Исаев вел себя как обычно, в глаза смотрел прямо, и Данилову оставалось только удивляться такому невероятному самообладанию. Или же полному отсутствию совести.

Под историю с романтической западней Данилов вспомнил прошлогодний случай с заведующим кафедрой биохимии Лесешацким. Одна из студенток второго курса (если верить слухам, ходившим по университету, – та еще оторва и еще большая тупица) пожаловалась в ректорат на то, что Лесешацкий делал ей неприличные намеки. Мол, я тебе пятерку, а ты мне сама знаешь чего. А когда бедная девушка возмущенно отказалась, срезал ее на экзамене.

В каждую сессию в ректорат приходят сотни жалоб студентов на преподавателей. Голословные, ничем не подтвержденные отметаются сразу и никогда не рассматриваются всерьез. Мало ли что выдумают двоечники в свое оправдание. Но случай с Лесешацким был постановкой опытного и талантливого режиссера, чье имя так и осталось неизвестным. Жалобу студентки начали активно раскручивать в социальных сетях. «Старый сатир», «профессор-насильник», «похотливая тварь»… Как только не обзывали несчастного профессора в тысячах перепостов. Лесешацкий упрямо твердил, что все это клевета. В универе Лесешацкому верили. За многие годы своей работы на кафедре, где он прошел путь от ассистента до заведующего, Лесешацкий ни разу не был уличен в чем-то неблаговидном или, хотя бы в невинном кафедральном романе. Можно, конечно, сказать: «седина в бороду, бес в ребро», но что-то уж поздно проснулся бес – на седьмом десятке. И как раз тогда, когда на кафедре у Лесешацкого появился молодой и активный конкурент профессор Чучхаров, жаждущий заведования. Доказательств не было, но шум поднялся такой, что «вопрос Лесешацкого» пришлось разбирать на ученом совете. Расправа с Лесешацким прошла по заранее отрепетированному сценарию. Одни обличали, другие, более совестливые, отмалчивались. У каждого, кто предпочел промолчать, были на то свои соображения. Одни считали, что плетью обуха не перешибешь. Все решено заранее, сейчас проходит «постановочная часть». Помочь Лесешацкому нельзя, а вот навредить себе очень даже можно. Другие, не вникая в суть происходящего, просто не хотели портить отношения с администрацией. Третьи считали, что спасение утопающих есть дело рук самих утопающих, и ничье больше. Четвертые искренне верили (или делали вид, будто верят) в то, что все, что ни делается, делается к лучшему. Все к лучшему в этом лучшем из миров. Зачем человеку, перенесшему инфаркт, занимать беспокойную, «нервотрепательную», как выражался профессор Погребенько, должность заведующего кафедрой? Не лучше ли перейти на более спокойную должность профессора кафедры? Как-то само собой стало ясно, что речь идет не об изгнании Лесешацкого, а всего лишь об оставлении им должности заведующего кафедрой. Профессором быть даже лучше, говорили некоторые выступающие. Почета почти столько же, а головной боли не в пример меньше… Поводов для оправдания собственного невмешательства всегда можно найти сколько угодно. Если бы Лесешацкий не достиг пенсионного возраста, то легко бы сохранил за собой должность заведующего, потому что прямых доказательств его вины не было. Шум в Интернете и множество перепостов «исповеди несчастной студентки» – это еще не доказательство. Но для того, чтобы сместить пенсионера, сгодится и пустопорожний шум. Был бы повод…

Данилов рисковал гораздо серьезнее. Страшно было подумать о том, что могло произойти, если бы он не взял с собой на вызов Юрия Палыча. Тремя голосами против одного его могли бы обвинить если не в изнасиловании, то хотя бы в его попытке. Гражданка Рыльская разорвала бы свой халатик, постаралась бы оцарапать Данилова – вот вам налицо следы борьбы. А два «очевидца» засвидетельствовали бы, что им пришлось буквально отдирать Данилова от его жертвы. И назавтра все севастопольские газеты (а может, и не только севастопольские) написали бы о маньяке, который, будучи главным врачом станции скорой помощи, совмещает на линии ради того, чтобы иметь возможность удовлетворять свои низменные наклонности.

Замечательно! Восхитительно! Бесподобно!

Данилову хотелось с кем-то посоветоваться, но кроме как с Еленой, было не с кем. Не с Полянским же. Тот или сведет все к шуточкам, или же начнет успокаивать, говоря, что ничего страшного случиться не может. В успокаивании Данилов не нуждался. Ему был нужен совет опытного администратора. С другой стороны, не хотелось беспокоить жену. Начнет волноваться за него, а у нее и без того забот хватает. Но в конце концов Данилов пришел к выводу о том, что жене как раз положено быть в курсе дела. Ситуация сложилась непростая, и неизвестно, что еще будет предпринято против него. Не хотелось бы, чтобы Елена придавала значение порочащим слухам. Она, конечно, ему верит, но у всего есть свой предел. Увидев телевизионный сюжет с рыдающей «жертвой насилия» (Данилов живо вообразил, с каким трагизмом рыдала бы на камеру госпожа Рыльская), Елена может поколебаться в своей вере в мужа. Тем более, что на его совести уже был грех.[21] Нет, надо рассказать обо всем самому, первым. «Только бы смеяться не стала, – подумал Данилов, – не решила бы, что я ее разыгрываю. Дело же серьезное».

Вопреки его опасениям, Елена смеяться не стала и вообще восприняла все крайне серьезно. Попросила его подождать минуточку у компьютера (они разговаривали по скайпу) и ушла из кухни, где пила чай. По отрывкам фраз, которые услышал Данилов, можно было понять, что Елена поручила Марию Владимировну заботам Никиты и под угрозой лишения сладкого на месяц запретила обоим детям отвлекать ее от важного разговора. Вернулась она сосредоточенной и даже хмурилась, что в последнее время с ней случалось не так уж и часто. Заметив, что на переносице образовалась складка, Елена стала следить за своей мимикой и в рамках борьбы с морщинами старалась не позволять себе лишнего.