Приемным отделением в десятой больнице заведовал доктор Прокуратов, бывший заместитель Лисичкиной по медицинской части. Понизили Прокуратова в должности после очень бурного празднования Нового года, в ходе которого сгорел больничный архив. Ответственным дежурным в тот злосчастный день был Прокуратов, поэтому его пришлось принести в жертву, хотя сам он архива не поджигал, потому что ко времени пожара спал крепким пьяным сном. Злые языки поговаривали, что одноэтажный корпус, в котором находился архив, подожгла сама Лисичкина, которой было что скрывать, но на то они и злые языки, чтобы нести всякую чушь. Прокуратов, как бывшая правая рука Лисичкиной, был в курсе всех тайных дел. Ну если не всех, то большинства. Страшно было представить, что он может выболтать в обмен на замену реального срока условным.

– Посадили его? – спросила Элла Аркадьевна. – То есть арестовали?

– Увезли-и-и, – всхлипнула Лисичкина. – А дальше не знаю…

На сеанс психотерапии Лисичкиной (а что поделать – надо!) у Эллы Аркадьевны ушло около часа драгоценного рабочего времени. Втолковав паникерше, что далеко не каждое общение со следователем заканчивается судом и далеко не каждый суд заканчивается посадкой, Элла Аркадьевна пообещала ей «в случае чего» место заведующей гинекологическим отделением в Центре охраны матери и ребенка. Лисичкина успокоилась, зато сама Элла Аркадьевна вышла из себя. Внешне она сохраняла спокойствие, но внутри все клокотало – враг показал зубы! И это только начало. Элла Аркадьевна была уверена в том, что двойное чепэ в десятой больнице – дело рук Данилова. Взбаламутил сотрудников, чтобы они написали донос на Лисичкину – недаром же на «скорой» по городу мотался, знакомства заводил! – и подстроил так, чтобы прокуратовская взятка пришлась на день встречи Лисичкиной со следователем. Двойной удар страшнее одиночного!

В шестом часу вечера выяснилось, что по самой Элле Аркадьевне нанесли тройной удар. Для международного турнира по мини-футболу нужно было создать резервный коечный фонд в количестве пятидесяти коек. По мнению самой Эллы Аркадьевны, создание резервных фондов было глупостью, усложнявшей и без того сложную работу. Надо будет – найдем куда положить, никого на улице помирать не оставим. Но зачем ко дню начала мероприятия готовить пустые койки по непонятно кем придуманным нормативам? Как показывал опыт, большая часть резерва всегда оставалась невостребованной. А сейчас лето, наплыв отдыхающих, каждая койка на вес золота. Но попробуй не обеспечь коечный резерв! Сразу же лишишься должности, потому что любое упущение или любой недочет в отношении международного мероприятия трактуется как подрыв авторитета Севастополя и всего Крыма в глазах международной общественности. За такое положена высшая мера – немедленное увольнение с окончательными и бесповоротными похоронами карьеры. Элла Аркадьевна прекрасно понимала, чем можно манкировать, а чем нельзя. Иначе бы не дошла до таких карьерных высот.

Главврачам «тройки» и «шестерки» было дано указание выделить для турнира по двадцать пять коек в своих больницах. В детали Элла Аркадьевна не вдавалась, поскольку дело было очень простым. Кто же знал, что главврач «тройки» Ханчич, молодой, только что назначенный и очень старательный, решит проблему за счет ветеранского отделения? Формально, по мнению Эллы Аркадьевны, он был прав, потому что этим старым хроникам все равно где лечиться – в больнице или дома. Но это формально, а если подойти к делу с умом, то ветеранов, месяцами ждавших госпитализации в «свое» отделение, которое им вроде санатория, трогать не стоило. Проблему можно и нужно было решить за счет терапевтического и ревматологического отделений. Но Ханчич лопухнулся и в результате получил открытое письмо группы ветеранов, адресованное президенту, министру здравоохранения и губернатору. В письме красочно описывалось, как больных людей буквально выпихивали из больницы, а тех, кто сильно протестовал, переводили в терапию, причем клали в коридор, чтобы другим неповадно было требовать перевода. Упоминался в письме и турнир – вот, мол, как в угоду молодым спортсменам ущемляют права стариков. Это ли не удар по престижу города? И почему ветераны неделю молчали, даже в департамент никто не нажаловался, а сегодня вдруг выстрелили своим письмом? Ясное дело – кто-то их завел. И письмо писал человек, сведущий в медицине в целом и в организации здравоохранения в частности. Старик-ветеран так бы не написал. Читая письмо на одном из новостных сайтов, Элла Аркадьевна видела за прыгающими буквами ухмыляющееся лицо своего врага.

Всю скопившуюся ярость и рвущуюся наружу боль Элла Аркадьевна выплеснула на Ханчича. С Ханчичем можно было не церемониться, потому что он еще не успел «приобщиться к делу». Всех новых выдвиженцев, вне зависимости от их перспективности, Элла Аркадьевна считала темными лошадками и пару-тройку месяцев присматривалась к ним, прежде чем приглашать к кормушке. Ханчич мог бы считаться выдержавшим испытательный срок, если бы не история с ветеранами. В письме его упомянули как «неопытного руководителя, севшего в кресло главного врача после двухлетнего заведования отделением в поликлинике». Сама Элла Аркадьевна стажу как таковому придавала мало значения. Важен не стаж, а ум. Умный все схватывает сразу, на лету, а дурака и за десять лет ничему путному не научишь. Верно же говорят, что можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником.

На Ханчича Элла Аркадьевна орала так, что было слышно и в морге, находившемся на противоположном краю территории первой больницы. Секретарша тем временем набирала приказ о его увольнении. Элле Аркадьевне понравилось, как повел себя Ханчич. Выдержал бурю молча, с приказом ознакомился тоже молча, а потом еще раз попросил прощения за то, что подвел, и сказал, что три последних месяца были лучшим временем в его жизни. Элла Аркадьевна ценила тех, кто умеет держать удар. Она посоветовала Ханчичу на месяц «исчезнуть с горизонта», лучше всего – уехать куда-нибудь из Севастополя, чтобы не дразнить гусей, а затем пообещала куда-нибудь его пристроить. Ну ошибся разок, с кем не бывает.

Вечером Элла Аркадьевна попыталась расслабиться, но вместо приятного процесса очень быстро напилась, заснула на диване в неудобном положении и утром проснулась с болью не только в голове, но и в шее. Вдобавок ко всему ею вдруг овладели пессимистические настроения. Вместо умных деловых мыслей в голове была тоскливая пустота. Только вертелся обрывок песни, слышанной когда-то, давным-давно:

– Даже когда я поднимаюсь вверх, то все равно падаю! – сказала Элла Аркадьевна своему противному, выглядевшему на все шестьдесят лет, отражению в зеркале. – Такой вот парадокс…

Данилов, которого Элла Аркадьевна винила во всех своих несчастьях, не имел никакого отношения ни к случившемуся в десятой больнице, ни к письму ветеранов. Вместо интриг он занимался подготовкой к открытию первой в России модульной подстанции. Сама подстанция собиралась из модулей за несколько дней, а вот подготовка растянулась надолго. Сначала подготовкой занимался департамент, а затем ее спихнули на Данилова с обещанием «всячески помогать». «Помощь» заключалась в том, что раз в неделю Данилову звонила Гафарова и своим томным голосом напоминала, что на открытие подстанции должны приехать министр или кто-то из замов. Данилов, которого чужая глупость давно уже не раздражала, а забавляла, отвечал, что он прекрасно все помнит. Гафарова, не прощаясь, отключалась.