В свете этих и многих других озарений, которые продолжают постепенно просачиваться из мира науки и становиться достоянием широкой общественности, передо мной встает вопрос о необходимости значительно расширить толкование или даже полностью переосмыслить то, что мы подразумеваем под словом «Бог». Беда в том, что при этом как нельзя более отчетливо видны языковые ограничения. Слова – это символы, не просто сформированные нашим опытом, но и привязанные к времени и пространству. «Бог» – слово, которым мы пользуемся, стремясь выразить понятие, выходящее за пределы нашего опыта и не связанное ни временем, ни пространством. Не будет ли неизбежно нереальным такое слово? Не окажется ли такая сфера не чем иным, как людской фантазией? Что мы в действительности говорим, произнося слово «Бог»?

В попытках найти ответ на этот вопрос выясняется, что единственный язык, с помощью которого люди способны выразить свои представления о божестве, – это язык аналогий и метафор. Нам приходится мириться с этими ограничениями, если мы стремимся понять разговоры о Боге. Традиционная религия всегда относилась к Богу как к некой личности: о Боге говорили так, словно он – «великое и большое человеческое существо», почему-то не имеющее свойственных нам ограничений. Не что иное, как человеческая реальность всегда и неизбежно формировала определение божественного.

Есть ли для нас какой-нибудь способ преодолеть влияние этих идей и системы взглядов? Мартин Бубер, великий еврейский философ и теолог XX века, старался направить нас по этому пути, предлагая рассматривать отношения между Богом и человеком как «Я и Ты»[64]. И «Я», и «Ты» – человеческие слова, но они означают движение в новой сфере. Как мы уже отмечали, говорить о себе «Я» – значит иметь в виду самосознание. Называть Бога «Ты» – значит считать Бога священным, но не избежать идеи Бога как внешней и «иной» сущности. Это по-прежнему подразумевает обособленность, но позволяет нам увидеть, что эту обособленность следует превзойти, прежде чем язык сможет перейти на новый уровень. Как преодолеть эту обособленность, которая, по-видимому, явилась вместе с самосознанием и является его отличительной чертой? Можем ли мы понять себя без обособленности того рода, которая в условиях самосознания принесла нам всю тревожность, до сих пор досаждающую человеку в жизни?

На мой взгляд, решением может стать отказ от характерных показателей концепций, которыми мы пользовались с тех пор, как существует человеческая жизнь. Возможно, личностные качества, которые мы приписываем Богу, – на самом деле проекция на Бога наших собственных качеств. В таком случае Бога можно было бы считать не сущностью, а процессом, который привел нас в действие и призвал к жизни; не личностью, а процессом, который призвал к жизни личность. Тогда мы сможем обдумать мысль о том, что рождение самосознания означало появление индивидуальности с силой жизни, протекающей через вселенную в миллиардах разных форм, но достигшей осознания только после преодоления барьера, за которым сознательная жизнь становится самосознательной. Целью этого процесса мы всегда считали реализацию нас как личностей. Однако личность также означает отделенность. Возможно, подлинной целью было провести нас через обособленность личности, а затем дальше, к новым возможностям.

Что может находиться дальше, за пределами личности? Разве это не вершина того, что нам известно? Думаю, нет. Индивидуализация – всего лишь еще один шаг в создании целостности, которая позволяет индивиду быть уникальным и в то же время являться частью целого. Это наше признание в том, что лишь в процессе индивидуализации обособленного целого это целое может быть воспринято. Мы силимся и стонем в тисках языка. Мы рискуем, что наши слова покажутся кому-то бессмысленной абракадаброй, хотя на самом деле мы стараемся вырваться за рамки, чтобы достичь или обрести новое восприятие всего, что существует. И когда мы движемся этим путем, начнем ли мы считать это путешествие приглашением в состояние осознанности – то самое, которое является вечным и к которому мы в конечном итоге принадлежим? Что это – просто витиеватые слова или же мы наконец достигли точки, где можем надлежащим образом поставить вопросы о жизни после смерти и вечной жизни? По-моему, все-таки достигли.

Люди должны понять: нам следует примирить биологическое стремление выжить, имеющееся у каждого живого существа, но достигающее уровня самосознания лишь у людей, с творческим мышлением, эмоциями и способностью любить вплоть до самопожертвования, – всем тем, на что способны лишь существа, наделенные самосознанием. Это испытание для человечества. Именно в процессе признания и примирения этого конфликта мы поймем, что путь, который люди традиционно называли «Богом», пролегает не через некую внешнюю проекцию наших потребностей, а через глубинные измерения человеческого опыта. Божественное, к которому мы всегда стремились, оказывается одним из аспектов человеческого. В итоге религия становится не деятельностью, в ходе которой мы исследуем смысл Бога, а деятельностью, посредством которой мы исследуем смысл человека. Религия – это путешествие не к внешнему божеству, а к сердцу человечества, где мы избавляемся от нашего страха сепарации и постигаем значение трансцендентности, единства, безвременья и, в конечном итоге, вечности. Возможно, Бог – то самое присутствие, в ком, если пользоваться еще одним личным словом, или в котором, если прибегнуть к значительному расширению нашего языка, «мы живем и движемся и существуем», как пришлось выразиться Павлу в проповеди в книге Деяний святых апостолов (Деян. 17:28).

Таким образом, новая зрительная линия открывается в значении слова «Бог». «Бог» – это не внешняя сущность, отдельная от нас, к которой мы должны относиться как беспомощные – к всемогущему. «Бог» – скорее проблеск значения всей совокупности человеческого опыта, благодаря которому мы понимаем, что мы – часть окончательного постижения вселенского сознания, с которым мы едины и в котором мы целостны. Однако это вселенское сознание было скрыто от нас, пока мы не исчерпали возможности религии, в которой Бог всегда воспринимался как «иной». «Бог» всегда рядом, стоит человеку превзойти человеческие пределы и увидеть отображение единства, а не обособленности. «Бог» – это путешествие за пределы боязни одиночества, к новой целостности, к новому ощущению того, чем на самом деле является реальность. Внезапно и в религиозном, и в человеческом ландшафте возникает сдвиг, оба преобразуются и перестраиваются новым невероятным образом. Как будто кто-то повернул теологический калейдоскоп и теперь перед нами, живущими в пострелигиозном мире, стоит задача понять вновь увиденное, всмотреться в новую конфигурацию, научиться по-новому говорить о священном, – так, чтобы это «новое» относилось к владениям не религии, а жизни.

Итак, наше путешествие уносит нас к тем местам, которые мы никогда не могли даже себе вообразить. Мы достигли того же положения, как и Моисей, который, взойдя на гору, увидел землю Обетованную (Втор. 34:1–4). Согласно библейскому повествованию, Моисей мог лишь увидеть это будущее. Но нам нельзя довольствоваться его видом – мы должны войти в него.