Поток воспоминаний был прерван странным тихим всхлипом. Форстер вдруг заметил, что плечи паяца трясутся. Фист плакал. Джек еще слишком злился на него, чтобы посочувствовать, но удивлен был сильно. Паяц очень редко приходил в такое отчаяние. Его запрограммировали реагировать агрессивно на любую угрозу. Горе и отчаяние приходили только тогда, когда не оставалось места ничему иному. Отчего он так? Фист непрерывно бормотал под нос одно и то же: «Стуки Билл, Стуки Билл, спаси меня и сохрани!»

Джек отгородился от голоса паяца и сосредоточился на своих проблемах. Тишина и пустота космоса всегда помогали размышлять. Он углубился в мысли, убаюкивая себя мерным звуком дыхания. Следовало пройтись еще раз по недавним событиям, поискать важные моменты, которые он мог упустить, зацепки, позволяющие продвинуться дальше. Но, не успев целиком погрузиться в воспоминания, Форстер вдруг ощутил неладное. Медленно, однако, несомненно, без лишней суеты и движения, мир вокруг изменялся.

Началось со звезд. Их свет понемногу смягчался, делался желтее, мутнее. С цветом менялась и форма, точки превращались в провалы, затем в прорехи среди черной пустоты. Прорехи расползались, чернота отступала, сделавшись из безбрежной пустоты рваной декорацией на заднем плане.

– Ты это тоже видишь? – спросил переставший плакать Фист.

Его деревянная челюсть отвисла в изумлении – вирус перемен перекинулся со звезд на всю внутренность Станции.

В вакууме нет звуков. Но Фист с Джеком услышали чудовищный, медленный, тяжкий треск, с каким округлый мир Дока с его десятками районов, спешащими поездами, снующими, будто мухи, флаерами, безжалостным светом послеполуденных ламп Хребта, начал переделывать себя. Округлый зев Дока вытянулся, стал овальным, бело-желтые лампы стали километровыми осколками цветов радуги. Меж ними протянулась паутина, побежала по пространству цвета слоновой кости, образованному слившимися звездами. Космос стал конечным, замкнулся колоссальными стенами, воздвигшимися со всех сторон. На стенах вихрились причудливые узоры, бывшие когда-то огнями Дока.

Затем настала очередь причалов и пирсов Хребта. Они поплыли вдоль новых стен, вросли, стали колоннами. Утвердившись на новом месте, они потеряли металлический блеск – последнее напоминание об их происхождении. Между ними собрались сгустки цвета, растянулись, образовав безукоризненно правильные радужные витражи. Наконец они приняли окончательную форму – и Вселенная застыла.

Форстер стоял посреди нефа огромного пустого собора, изваянного из мягкого желтого песчаника. Над головой возвышалась колоссальная ажурная башня. Джек глянул под ноги и увидел самого себя. Скафандр исчез. Рядом парили два Фиста, один обычный, второй, под ним, – перевернутое вверх ногами его отражение.

Форстер осторожно шагнул. Из-под ног покатилась рябь, исказила идеальное жидкое зеркало – пол исполинского собора. Вскоре она затихла. Джек смотрел вниз – мимо двух крохотных отраженных фигурок в необъятный простор впереди, на отраженные пилястры, великанские окна-витражи, изображающие сияющие фигуры людей и богов, на непомерные своды в сотнях километров над головой, способные вместить луны.

Голова закружилась.

– Пантеон! – выдохнул Фист.

– О да! – тихо отозвался пораженный Джек.

Лишь одно осталось в новом мире на прежнем месте – «снежинки». Они сверкали в полу собора, будто звезды, идеально воспроизведенные жидким зеркалом. Удивительно, но ведь они, должно быть, взаимодействуют с огромной иллюзией Пантеона. Либо они так могучи, что смогли прорваться сквозь наброшенную на мир маску, либо неким образом участвовали в ее создании. Но затем все мысли Джека сменились благоговейным ужасом: в пустоте запел тысячеголосый невидимый хор.

Тонкие сопрано плыли над глубоким басовым рокотом, переплетались, разделялись и сливались опять. Из глубины доносились величественные звуки органа, его дыхание ложилось на плечи свинцовой тоской, рождающейся из необъятных созвучий. Отражение под ногами задрожало в такт музыке. Затем все смолкло. Пол стал ровным, недвижным.

Орган вдруг обрушился одним оглушающим аккордом, и голоса зарыдали в унисон, наполнив собор и его отражение вселенской скорбью. Все звучавшее до того оказалось лишь вступлением. Сейчас в едином хоре слились миллиарды голосов, сотрясающих душу и мир мертвящей тяжкой печалью. А под ними изнемогал орган.

Далеко впереди, в непостижимой вышине, у круглого окна, пылающего над алтарем, сияние высветило парящую фигуру. Форстер подумал, что она, должно быть, километровой высоты. Белые одежды невесомо плыли вокруг, скрывали лицо. Женщина в белом несла на руках мертвое тело – черное, бессильно обвисшее, с запрокинутой головой. Она шла к Джеку – и постепенно уменьшалась до обычных человеческих размеров. Музыка превратилась в один долгий монотонный звук. Сквозь него прорывались горестные вскрики, словно кромсая его чистую простоту тысячью тупых ножей.

– Что это значит? – прошептал Фист.

– Я никогда не видел ничего подобного.

Женщина подошла и остановилась, паря над полом. Складки одежды, словно не нужные более крылья, улеглись, стягиваясь, – и женщина опустилась, коснулась изящными ступнями зеркала. Она пошатнулась – и Джек понял, насколько непосильна ее ноша. С каждым шагом по полу разбегалась рябь. Наконец женщина встала рядом. Последние остатки белой ткани спали, открыв лицо.

Заря.

Ее глаза покраснели и опухли от слез. Тушь расплылась, ее потеки оставили длинные черные дорожки на щеках.

– Ты втянул ее! – крикнула она, и в ее хриплом голосе звучали скорбь и ярость. – Это случилось из-за тебя!

Джек наконец присмотрелся к телу – и не сразу понял, чей труп несла Заря. Без формы сразу не узнать. Это… неужели она? Не может быть…

Фист подлетел ближе, уставился и объявил радостным – впервые за день – голосом:

– Ну, Джеки-малыш, упустил ты свой шанс приударить за ней.

Во лбу неподвижной фигуры виднелось маленькое черное отверстие.

Никаких сомнений – это была Корасон. И она была мертва.

Заря сотворила каменную плиту, осторожно уложила на нее тело. Взмахнула рукой, и вокруг возникли тюлевые занавеси, отгородив огромное пространство собора. Обстановка стала отчетливо интимной.

– Где она? – спросил Джек.

– Внуб вломился в ее квартиру несколько минут назад. Лейтенант не явилась на свою смену.

– Мне очень жаль.

– Она была моей любимицей – и я даже не узнала о ее смерти! – Голос Зари дрожал от горя и ярости.

– Я не сомневаюсь: она верила, что вы придете за ней.

– Ты не понимаешь. Она была из тех, кого я любила, о ком заботилась больше. Я постоянно слежу за моими избранными, всегда являюсь им. Вначале я думала: она просто спит. Потом ее образ во мне замерцал – и вот, я вижу ее мертвой. Я потянулась к ней, коснулась – а она уже остыла! Ее прятали от меня несколько часов!