В доме пахло чистотой, причем чистотой неуютной, наводящей на мысли о больничных коридорах, где даже стены насквозь пропитались запахом хлорки. И здесь то же самое, вонь пробивалась через навязчиво-лимонный запах ароматизатора. Тапочек мать Андрея не предложила, пришлось шлепать по холодному полу в одних носках.

– К Андрею, значит. – Принимали незваного гостя на кухне. Стерильно белой, стерильно чистой и совершенно не жилой, как весь этот дом. Егору здесь не нравилось.

– К Андрею. А вы…

– Виктория Романовна, – представилась хозяйка. – Мать его. Убили Андрея-то.

– Как убили? – Альдов надеялся, что у него получилось изобразить удивление. – Кто?

– Да вестимо кто, ведьма эта, Настасья, стерва черноглазая! Я ж ему говорила, я ж его упреждала, что гнать ее надо, а еще лучше поступить так, как раньше с ведьмами поступали.

– А как раньше?

– Обыкновенно, каменьями забросать или на костер, а в могилу кол осиновый. – Виктория Романовна поджала узкие губы, и коротенькие усики над верхней губой гневно встопорщились.

– Она мне с первого дня не понравилась, гонористая больно, чуть что не по ней, так сразу в позу. Я-то быстро ее от гонору вылечила, я с такими, как она, управляться умею, Андрейке бы обождать еще немного, и была бы девка шелковой. А не утерпел, красивая, зараза, зацепила она его, глубоко зацепила. Он же ей по-доброму предлагал, ну, пожили бы чуток, там, глядишь, повенчалися бы, чтоб как у людей, а она ни в какую, дураком его выставила, да перед всеми, разговоры нехорошие пошли. Ох, чуяло мое сердце…

– Значит, она его?

– Она, она, боле некому, ваши-то Андрюшку ценили, он и процент платил кому полагается, и девок для работы помогал находить, и вообще… Не было у него врагов, окромя ведьмы той. Ух, и стервозина! А я ж ее жалеть даже начала, привязалася, почитай, смирилась с тем, что она невесткою моею станет. Андрюшка-то парень упрямый, уж коли чего порешил, то сделает обязательно. Пусть земля ему будет пухом. – Виктория Романовна перекрестилась, а Егор понял – еще немного в том же духе, и он сорвется. Земля, значит, пухом. Да пусть душа этого подонка горит в аду, пусть он корчится в могиле, пусть…

– Я ж его уговаривала, я ж его просила, я ж его с такими девочками знакомила, – заскулила женщина, – а он только к ней… приворожила, гадина черноглазая. К себе забрал, сказал, нельзя, чтобы с ней что-нибудь случилось, сначала из-за денег…

– Каких денег? – осторожно поинтересовался Альдов.

– Муж у нее бывший богатым был… тоже в могилу свела. А что с деньгами стало, я не знаю… сбежала, стерва, убила и сбежала, а мне Андрейку хоронить пришлось. Я ж его рустила, я ж его любила, ничего не жалела для сыночка, а он… Людям помогал, добрый он у меня был, всех несчастных подбирал, хозяйство выкупил, чтобы им было где жить. И помер, что тепериче с хозяйством-то буди-и-ит. Найдите ее! Пущай она за сыночка моего ответит, пущай вспомнит и его, и Викторию, и девку, которую сгубила…

– Девку?

– Так то ж! – Виктория Романовна клещами вцепилась Егору в руку, точно опасалась, что сбежит. – Она сгубила, вот те крест. Сглазила! Все видели, как они у колонки разговаривали, и семи денечков не прошло-то после разговору, как Юлька занемогла, кричала, будто огонь ее изнутри сжигает. Ведьма это все! Наслала болезнь, порчу навела…

– Врача позвать не пробовали?

– Да что тот врач против ведьмы-то сделает. Надо было ее сразу в колодец, чтобы людям жизнь не портила, тогда бы и Андрейка жив остался бы. Сыщете ее? Он же вам за охрану деньги платил, исправно платил, я знаю, так что должны вы ее найти и поквитаться.

– Найду! – с чистой совестью пообещал Альдов. Уже нашел, только нужно решить, что с этой находкой делать, и еще – знает ли о Настасье милиция. – Вы со следователем беседовали?

– Беседовала. И с участковым, и со следователем, да толку-то никакого. Я ж ничего о ней не знаю, имя одно да морду, коли увижу, признаю. А вот фамилию да откудова она, Андрей не сказал. Ты только, как найдешь гадюку эту, сделай, чтоб она не сразу померла, – попросила Виктория Романовна. И от искренней, горячей ненависти в ее голосе Егору стало тошно. Неужели и он такой? Нет, никогда.

– Застрелила Андрюшку. Ночью взяла и застрелила. Спящего. Я его на следующий день нашла, а ее нету. Сбегла.

– Остались какие-нибудь вещи?

– У нее? Никаких. Андрей за правило положил все вещи у новых людей забирать, чтобы, значит, не было искушения назад вернуться. Андрюша, он к Богу вел, а путь к Богу сложен и тернист, не каждый его сам преодолеть способен. Труд и отречение. Труд и молитва. Труд и…

– А от Андрея вещи остались? – Альдову надоело слушать про труд, который сначала сделал из обезьяны человека, а теперь вел этого человека к небесам. Чушь.

– Конечно, остались. – Виктория Романовна поднялась с хлипкой табуретки. – Списки все, и диск еще, он меня упреждал, что в милицию нельзя. Но ты ж не из милиции?

Егор подтвердил, что он не из милиции. Похоже, мать Андрея приняла его за представителя некой организации, которой пророк платил «налог». Альдов хорошо представлял, что это за организация, должно быть, та самая, что поставляла бритоголовых монстров для охраны. Или убийства, как в случае с Татьяной.

– Вот. – Женщина протянула картонную коробку из-под обуви. – Найди ведьму! – крикнула в спину Виктория Романовна.

Найдет. Уже нашел. Значит, Настасья убийца. Забавно, то-то она вчера выспрашивала, что он станет делать, если Андрей уже мертв. Знала. Застрелила и сбежала, ну дает. А пистолет? Настасьины вещи Егор самолично на помойку вынес, а перед этим, преодолев брезгливость, обыскал. Пистолета не было. Выбросила? Припрятала?

Впрочем, сама расскажет.

Разбудил меня рыжий кот. Разбойник, забравшись на кровать, принялся кусать за пальцы. Кота я почесала за ухом: вставать пора, а не хочется. Кстати, где Егор? Ушел? Куда? Вчера предупреждал, чтобы не думала сбегать, а сегодня сам. Передумал? Узнал подробности и решил не связываться с уголовницей?

– Добрый день. – На кухне пахло блинами и салом.

– Добрый, добрый, – залопотала Анфиса Вадимовна. – Садись снедать.

Я села. При дневном свете кухонька выглядела еще меньше и еще непривычнее.

– А где…

– Муж твой?

Я кивнула.

– Погулять вышел, на машину поглядеть. Тебя будить не велел, беспокоится… Ты кушай, кушай, сметанка вон своя, вареньице, и…

Я послушно жевала блины сначала с салом, потом со сметаной, потом с вареньем, надеясь, что потом плохо не станет. А старушка все нахваливала то блины, то варенье, то моего супруга, дескать, какой он у меня хороший да заботливый. Ну прям ангел.

Ангел вошел без стука, и в избушке сразу стало тесно. Дело даже не в том, что Егор – мужик крупный, он злился, точнее, кипел и плавился от злости. Лучше бы уехал, я бы не пропала, вон, к бабке напросилась бы пожить или еще что-нибудь придумала, он же меня убьет. Вывезет в ближайший лесок и убьет.