последовательность в событиях. Тревогу вызывает именно общий эффект всего происходящего. – Он тщательно подбирал слова, стараясь ни на волосок не отклоняться от правды.

– Я приехал в этот дом двадцать лет назад, когда умер мой старший брат, – продолжал полковник, – но в то время поселиться здесь у меня не было возможности. Моя сестра – вы с ней встречались за ужином – до самой смерти брата вела хозяйство; и все эти годы, пока я служил за границей, она присматривала за усадьбой – мы так и не смогли найти подходящего арендатора – и следила, чтобы дом не пришел в полное запустение. Я вступил в свои права лишь год назад.

– Мой брат, – снова заговорил он после довольно продолжительной паузы, – также проводил много времени вне дома. Он был заядлым путешественником и заполонил усадьбу редкими вещами, привезенными им со всего мира. Нашу прачечную, небольшой отдельный домик за людской, он превратил в настоящий маленький музей. Все привезенные им вещи я убрал, ибо на них скапливалось слишком много пыли, к тому же они часто бились и ломались, но саму прачечную вы можете увидеть хоть завтра.

Полковник Рэгги так тщательно обдумывал свои слова, перемежая их частыми паузами, что вступление заняло много времени. А потом он и вовсе надолго прервал рассказ. Что-то явно мешало ему продолжать. Наконец он посмотрел в упор на моего компаньона.

– Позвольте спросить – надеюсь, мой вопрос не покажется вам странным, – заговорил он приглушенным голосом, – не заметили ли вы чего-нибудь необычного во время пребывания в моем доме?

– Да, заметил, – сразу же ответил доктор Сайленс. – Во всем доме царит необъяснимо сильная жара.

– Значит, вы почувствовали это? – воскликнул полковник, слегка вздрагивая.

– И весьма удивился, – тут же отозвался доктор, – причем причина жары, как я полагаю, заключается не в самом доме, а вне его.

Полковник Рэгги поднялся и стал снимать со стены обрамленную рамкой карту. Мне показалось, что таким образом он пытается скрыть от нас выражение своего лица.

– Ваш диагноз абсолютно точен, – полковник повернулся к нам с картой в руках, – хотя я и не представляю себе, как вы могли догадаться…

Джон Сайленс выразительно пожал плечами.

– Это просто мое впечатление, – объяснил он. – Если больше доверять своим впечатлениям, не допуская, чтобы на них воздействовали доводы рассудка, вы легко сможете убедиться, что они бывают поразительно, я бы даже сказал, сверхъестественно точны.

Полковник снова сел и разложил карту на коленях. С глубокой задумчивостью возобновил он свой рассказ.

– После того как я вступил во владение усадьбой, – продолжал он, глядя попеременно то на меня, то на доктора, – выяснилось, что о нашем доме ходит много совершенно невероятных легенд, и должен сказать, что поначалу я относился к ним с насмешливым равнодушием, но затем вынужден был переменить свое отношение, хотя бы ради того, чтобы удержать слуг и работников. Начало этим легендам, как я полагаю, положила смерть моего брата.

Нагнувшись, полковник протянул карту доктору Сайленсу.

– Это старый план усадьбы, – объяснил он, – вполне пригодный для наших целей, и я хочу, чтобы вы обратили внимание на положение отмеченных на ней плантаций, особенно тех, что возле дома. Вот эта, – показал он пальцем, – называется Двенадцатиакровой плантацией. Именно здесь, совсем рядом с домом, погибли мой брат и его управляющий.

Полковник говорил как человек, вынужденный признавать крайне огорчительные для него факты, которые он предпочел бы умолчать или, по крайней мере, преподнести по возможности с насмешкой. Это придавало его словам особую убедительность и весомость, и я слушал его с растущим беспокойством, стараясь предугадать, какой помощи попросит у меня доктор. Я словно был зрителем некоей мистерии, в которой на сцену могут пригласить и меня самого.

– Двадцать лет назад произошла одна история, – продолжал полковник. – В то время, к несчастью, ходило много разных толков, и вы, быть может, тоже слышали о ней. Управляющий Страйд отличался горячим и вспыльчивым нравом; такого же темперамента был и мой брат, поэтому между ними случались частые ссоры.

– Нет, я не помню этой, как вы изволили выразиться, истории, – сказал доктор. – Могу ли я узнать истинную причину смерти? – Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

– Управляющий, как предполагалось, умер от удушья. А после проведенного вскрытия врачи утверждали, что оба они скончались в одно и то же время.

– А ваш брат? – спросил Джон Сайленс, заметив, что полковник недоговаривает что-то очень важное.

– Тут кроется какая-то тайна. – В тихом голосе полковника сквозило явное усилие. – Я должен упомянуть об одном огорчительном обстоятельстве. Самому мне не довелось видеть лицо брата, но другие видели… Страйд был вооружен, однако оба ствола его ружья оказались неразряженными… – Он говорил, смятенно запинаясь. За его словами вновь ощущался пережитый ужас.

– Продолжайте, – сочувственно кивнул доктор Сайленс.

– Они сказали, что лицо моего брата словно было опалено чем-то. То ли вспышкой пламени, то ли взрывом – трудно определить. Зрелище, по их словам, было ужасное. Тела лежали бок о бок, лицом вниз, ногами к лесу, как если бы Страйд и мой брат убегали от него, не более чем в двенадцати ярдах от опушки.

Доктор Сайленс никак не отреагировал на эти слова. Казалось, он молча изучает карту.

– Сам я, правда, не видел, – повторил полковник, стараясь скрыть невольные проявления ужаса – если не в выражении лица, то хоть в голосе. – Но моя сестра, на свое несчастье, видела; и я полагаю, теперешнее ее состояние всецело объясняется испытанным тогда нервным шоком. Естественно, она никогда об этом не упоминает, и я даже склонен думать, что Небом ей милосердно даровано забвение. Но по горячим следам она тоже сказала, что лицо брата было опалено – то ли вспышкой пламени, то ли взрывом.

Джон Сайленс оторвал глаза от карты, всем своим видом показывая, что пока не собирается вступать в беседу, но готов внимательно слушать дальше. Немного погодя полковник Рэгги продолжил рассказ. Он стоял на коврике, закрывая своими широкими плечами бо́льшую часть каминной доски.

– Все легенды сосредоточивались вокруг Двенадцатиакровой плантации. Это вполне естественно, здешние люди суеверны, как ирландские крестьяне, и хотя я примерно наказал несколько человек, пытаясь прекратить глупые толки, это не принесло никакого результата; каждую неделю до меня доходили все новые слухи. Увольнять слуг и работников не было смысла, ибо они увольнялись сами. Сторожа выдумывали невероятные предлоги, чтобы оставить службу; лесники отказывались заходить в лес; загонщики и слышать не хотели об исполнении своих обязанностей. По всей округе сложилось мнение, что Двенадцатиакровую плантацию следует обходить стороной и днем и ночью.

Откладывать расследование уже не представлялось возможным, –