честь быть компаньоном доктора Джона Сайленса в его поездках, связанных с расследованием какого-нибудь случая, с точки зрения многих представлялась весьма сомнительной, тем более что зачастую подобные поездки оказывались весьма рискованными. Предстоящее приключение могло таить в себе любые неожиданности, и я прибыл на вокзал Ватерлоо, предчувствуя, что нас ожидают впереди многочисленные опасности, причем отнюдь не обычного рода – угрожающие жизни и телу, а такие, которые трудно определить и еще труднее побороть.

– Владение цветисто именуется Усадьбой, – рассказывал доктор, сидя, как и я, с удобно задранными ногами. – Но скорее всего, это ничем не примечательная ферма среди обычных вересковых пустошей и болот за Д.; ее владелец, отставной полковник Рэгги, большой, насколько мне известно, любитель чтения, живет там вместе со своей пожилой парализованной сестрой. Так что не предвкушайте приятного визита, хотя случай, который нам предстоит расследовать, может оказаться весьма интересным.

– Вы полагаете?

Вместо ответа он передал мне конверт с пометкой «лично». Судя по дате, письмо было отправлено неделю назад, в конце стояла подпись: «Искренне ваш, Хорэс Рэгги».

– Он слышал обо мне от капитана Андерсона, – скромно объяснил доктор, хотя давно уже имел почти мировую славу. – Вы, вероятно, помните тот случай с одержимым индейцем.

Я прочитал письмо. Смысл пометки «лично» мне уловить не удалось. Письмо было короткое и предельно деловое. Начиналось оно ссылкой на капитана Андерсона, затем автор писал, что ему требуется помощь, и просил о личной встрече – желательно утром, ибо по вечерам он отлучаться не может. Письмо было проникнуто строгим чувством достоинства; и у меня сложилось впечатление, что его автор, сильный, волевой человек, испытал большое потрясение и находится в состоянии замешательства и растерянности. Возможно, на меня повлияла лаконичность письма и загадочность излагаемого в нем дела, а ссылка на произошедшую с Андерсоном ужасную историю, которая все еще будоражила мою память, и вовсе преисполнила меня зловещей тревогой. Каким-то неведомым мне образом от обычного листа белой бумаги с несколькими написанными на нем твердой рукой строчками исходило ощущение серьезной опасности; где-то между слов было скрыто также чувство глубокого беспокойства.

– Вы уже виделись с ним? – спросил я, возвращая письмо, в то время как поезд, гулко постукивая колесами, проезжал Клэпхем-Джанкшн.

– Нет, только собирался. Этот человек явно писал в состоянии сильной тревоги; такое впечатление, будто он мысленно видел живые картины, – рассуждал доктор. – Обратите внимание на сдержанность стиля. Это случай для психометрии: клочка бумаги, которого касалась его рука, вполне достаточно, чтобы восприимчивый и сочувствующий человек смог воспроизвести в уме ясные картины происходящего. У меня уже сложилось достаточно четкое общее представление о его проблеме.

– И она действительно может оказаться крайне интересной?

Джон Сайленс какое-то время размышлял, прежде чем ответить.

– Во всем этом мне видится большая опасность, – наконец произнес он с серьезным видом. – Кто-то – я полагаю, не он сам – экспериментировал с сильным взрывчатым веществом. Выражаясь вашими словами, проблема и в самом деле может оказаться крайне интересной.

– А какова будет моя роль? – спросил я, сразу же оживившись. – Ведь я ваш «ассистент».

– Ведите себя как умудренный опытом личный секретарь. Обращайте внимание на все, но незаметно. Ничего не говорите, во всяком случае ничего значительного. Присутствуйте при всех деловых встречах. Вполне вероятно, вы мне очень пригодитесь; если у меня сложилось правильное впечатление, это… – Он умолк на полуслове и добавил: – Просто наблюдайте и слушайте. Старайтесь выработать свое собственное мнение, пользуйтесь интуицией. Думаю, не нужно объяснять, что мы едем как обычные гости, – в его глазах мелькнула лукавая искорка, – поэтому и взяли с собой ружья.

Краткость и расплывчатость его инструкций, конечно, разочаровали меня, но я не мог не признать правоты доктора, понимая, насколько ценнее будут его впечатления при сопоставлении с моими. К тому же интуиция в сочетании с чувством юмора бывает неизмеримо полезнее самых рациональных рассуждений.

Прежде чем убрать письмо, Джон Сайленс вновь протянул его мне и попросил на несколько секунд приложить ко лбу, а затем описать увиденное.

– Не старайтесь как-то специально настроиться. Просто представьте, что вы смотрите на внутреннюю поверхность век, и ждите, не появятся ли на этом темном фоне какие-нибудь картины.

Последовав его совету, я постарался освободить свою голову от каких бы то ни было мыслей. Но не увидел ничего, кроме цветных узоров, которые сменялись с калейдоскопической быстротой. Разве что на какой-то миг я ощутил странное чувство тепла.

– Что вы видите? – спросил доктор.

– Ничего, – разочарованно признался я. – Ничего, кроме обычных в таких случаях световых вспышек. Возможно, они несколько ярче, чем бывают, но и только.

Он никак не отреагировал на мои слова.

– Иногда эти вспышки сливаются вместе, – продолжал я с мучительной искренностью, ибо сожалел, что не видел никаких картин. – А еще собираются в огненные шары и образуют почти правильные геометрические фигуры, треугольники, кресты. Но ничего больше.

Открыв глаза, я возвратил доктору письмо.

– Оно нагрело мне голову, – посетовал я, разочарованный, что так и не сподобился увидеть ничего интересного.

Но в глазах Джона Сайленса зажегся огонек.

– То, что вы ощущаете тепло, крайне важно, – многозначительно произнес он.

– Надо сказать, ощущение довольно сильное и не очень приятное, – сообщил я, надеясь услышать от него подробное объяснение. – Я чувствовал тепло внутри, причем весьма отчетливо, но почему-то это угнетало меня.

– Любопытно, – протянул доктор, убирая письмо в карман, и поудобнее устроился, переключив свое внимание на газеты и книги. Более он не проронил ни слова. Я знал, что в таких случаях вызывать его на разговор бесполезно, а потому последовал его примеру и тоже взял полистать журналы. Закрыв глаза, я ожидал, что вновь увижу вспышки света и почувствую тепло, но не увидел ничего, кроме обычных картинок, отражающих впечатления дня: лица, мелкие происшествия, воспоминания, – не ощутил я и никакого тепла. Вскоре меня сморил сон – крепкий, без каких-либо сновидений.

Когда спустя шесть часов мы вышли на маленькой станции, затерянной среди поросших вереском песчаных пустошей без единого деревца, окружающий пейзаж окутывали мрачные октябрьские тени и солнце почти скрылось за окрестными холмами, также покрытыми вереском. Вскоре мы уже быстро катили в высокой охотничьей двуколке с особыми местами для собак, взирая на унылые холмы, простиравшиеся во все стороны; свежий ветер щипал нам лица, запах сосен и папоротника полнил грудь. На горизонте смутно виднелись все те же обнаженные холмы, а слева – густая полоса теней. Там, по словам возницы, раскинулось море. Редкие каменные дома фермеров, стоящие чуть поодаль от дороги среди одиноких елей, и большие черные амбары, казалось, плыли куда-то мимо нас в сгущающейся мгле, но