Правда, в отличие от его наследника в НКВД Ежова о Ягоде действительно нет сведений, чтобы он лично участвовал в допросах с применением пыток или в расстрелах. В книге «КГБ: председатели органов госбезопасности» Леонид Млечин отмечал эту неоднозначность образа Ягоды в посвященной его персоне главе, приводя примеры человечного отношения Ягоды к арестованным. Там Ягода на докладной записке о том, что сотрудник НКВД вывел заключенных в лагере на мороз раздетыми, написал резолюцию: «Где вы находите таких мерзавцев? Женщин на мороз?! Кто позволил?!» Хотя это вряд ли можно считать доказательством человеколюбия наркома Ягоды, такие «гуманистические» резолюции будут позднее выходить в НКВД и из-под пера Ежова или Берии. Хотя он действительно в конце 20-х годов написал несколько циркуляров по ГПУ об усилении надзора за законностью, о наведении дисциплины в рядах ГПУ, об обязанности вежливого обращения с посетителями и собственными подчиненными (сам будучи по отношению к своим сотрудникам часто просто первейшим хамом). В 1926 году зампред ГПУ Ягода выступил с инициативой усиления законности в отношении содержания арестованных по делам ГПУ, предлагая сократить сроки содержания под стражей на следствии, а всем содержащим арестованных на следствии больше двух месяцев грозя дисциплинарными карами. В 1928 году Ягода опять пишет начальнику Секретного отдела ГПУ Дерибасу служебную записку: «Вопрос о загрузке наших тюрем опять стоит остро, необходимо применять уже не только меры внушения, но и репрессивные меры к тем нашим товарищам, которые не могут и не хотят понять: содержание в тюрьме человека необоснованно долго ложится на нас пятном. Есть же десятки приказов, запрещающих задерживать более 24 часов, а держат ведь 7 суток и более без оформления». Такие документы из-под пера Ягоды в его архивном наследстве есть, и было бы неверно их не учитывать. Хотя и не ясно до конца, чего же здесь больше: человечного отношения к арестованным, идейного восприятия коммунистической законности, просто заботы о чести мундира ГПУ или все той же тяги чиновника все делать по букве инструкции.

Есть устойчивый слух и о том, что Ягода вроде бы в кругу своих призывал придерживаться не только законов и инструкций, но и ленинских заветов в партии, а излишнее возвышение личности Сталина с конца 20-х годов называл неправильным и нескромным. И будто бы до самого Сталина донесли тогда эти брошенные фразы первого зампреда ГПУ, на что Сталин многозначительно сказал: «Но пока он очень полезен, пусть поработает». Хотя в эту историю не слишком верится хотя бы потому, что Ягоду действительно очень трудно заподозрить в истинном идейном большевизме в душе, да и сам он в своих пристрастиях не очень стремился к завещаемой Лениным скромности в быту, и аскетичности его предшественника Дзержинского в наркоме НКВД и близко не наблюдается.

У Ягоды уже не было интеллигентности Менжинского или суровой харизмы Дзержинского. Этот нервный и худой человек во френче со щеткой усов бывал взвинчен, с подчиненными часто просто хамоват, срываясь на крик при удобном случае и матерный ор в своем лубянском кабинете, был не чужд страсти к интригам даже внутри ГПУ, где к его приходу еще сохранялись остатки заложенного Дзержинским духа чекистского сурового братства. Многих еще в ГПУ поражало его спесивое высокомерие, которое с годами в нем окрепло. Дзержинский не орал на подчиненных, что сгноит их, а Ленин не мог воспитывать Дзержинского словами: «А то в морду дам!», как Сталин, по свидетельствам многих очевидцев таких бесед, завершал часто очередные прения с Ягодой.

В целом недалеким человеком Генриха Ягоду назвать сложно, он действительно любил литературу и дружил с писателями. Хотя это не мешало ему устраивать оргии с любовницами или повесить в бане на своей даче церковные иконы, чтобы голый нарком внутренних дел с гостями с удовольствием палили в них из револьверов, тренируясь в меткости стрельбы. После ареста и расстрела Ягоды на его даче НКВД устроит секретный объект, где в дни Большого террора стреляли уже не по безмолвным иконам, а расстреливали сотнями привезенных сюда по ночам из московских тюрем приговоренных. Расстреляв веру, взялись без жалости за население страны.

Ягода вполне соответствовал типу начальника спецслужбы для зачистки страны, только по воле Сталина он стал больше жертвой, чем исполнителем Большого террора, хотя кровь расстрелов 20 – 30-х годов и жертв «великой стройки» Беломорканала, за которую Ягода получил свой орден Ленина, лежит и на нем. Все заигрывания Ягоды с интеллигенцией, вся его показная дружба с Максимом Горьким, беседы с Роменом Ролланом, совместные пьянки с советскими поэтами не спасли его от этих обвинений. Посетивший в 1935 году СССР Ромен Роллан, с которым Ягода пытался подружиться, писал позднее, что глава НКВД произвел на него очень двойственное впечатление: у него были очень честные и пронзительные глаза, неплохие манеры и умная речь, но он внушил Роллану какой-то необъяснимый ужас. «Загадочный человек», – резюмировал свое впечатление от Генриха Ягоды француз.

После декабрьского убийства в 1934 году Кирова в Ленинграде Сталин впервые очень резко высказал Ягоде свое неудовлетворение его работой. Затем весь 1935 год Ягода активно руководит НКВД, организует первые массовые аресты оппозиции и категорий «бывших людей», достраивает машину ГУЛАГ, но с началом 1936 года генсек все чаще его критикует и ругает. К тому же вокруг Ягоды образуется понемногу вакуум в советской верхушке, нарком внутренних дел фактически не имеет в сталинском ЦК ни одного друга или союзника: Микоян, Ворошилов, Молотов, Ежов и все другие открыто не желают с ним сближаться и все чаще «кусают» за ошибки. Ягода понемногу напоминает обкладываемого одинокого волка, а поддержки основной массы чекистов в НКВД у него за спиной нет, он и там для многих остался чужаком.

Когда разгорелся Большой террор и пошли аресты «правой оппозиции», Генрих Ягода оказался обречен, сходки и беседы с Бухариным и Рыковым стали для него приговором. В сентябре 1936 года Сталин с формулировкой о недостатках в работе и с опозданием в раскрытии антисоветских уклонов в партии освободил Ягоду от поста начальника НКВД, заменив его на Лубянке Ежовым.

С этого момента Ягода стремительно полетел по ступенькам партийной карьеры вниз, пока не приземлился в камере следственной тюрьмы как обвиняемый в участии в размашистом заговоре «правых» против Сталина. Сначала следует перевод в наркомы связи для успокоения, что этим все и обойдется. Сталин вроде бы заверял его, что дадут шанс работать и исправлять ошибки перед партией, а налаживание работы связи не менее важно, чем руководство госбезопасностью. Но в начале 1937 года Ягоду снимают и с поста наркома связи. Затем подвергают словесному шельмованию на пленуме ЦК партии, где против него очень резко выступают и многие его бывшие подчиненные из НКВД. 3 апреля Ягода еще на свободе из газеты «Правда» может узнать, что в отношении его возбуждено уголовное дело, а на следующий день его арестовывают бывшие коллеги и водворяют в камеру.

Вслед за Ягодой была арестована и позднее расстреляна его жена Ида Авербах, как и ее брат, известный советский писатель Леопольд Авербах, малолетний сын Ягоды отправлен в детдом для детей «врагов народа». Совсем старые родители Генриха Ягоды, еще в 1905 году участвовавшие в большевистской борьбе, отправлены в лагеря, где очень быстро умерли.