Иногда выдвигают версию, что изначально Сталин не планировал еще в 1934 году столь масштабные репрессии, которые случились двумя-тремя годами позднее, и что единый НКВД создавался первоначально вовсе не под эти цели, лишь затем оказавшись главным орудием Большого террора. Полагают, что ГПУ, как и раньше ВЧК, хотели реформировать каким-то образом, чтобы опять отряхнуть прежнюю его дурную славу, что к 1934 году Сталин даже затевал какую-то косметическую либерализацию советского режима (что-то вроде отступления к НЭПу в 1921 году при Ленине), а слитое с обычной милицией и пожарниками в НКВД прежнее ГПУ могло бы символизировать такую отчасти либеральную реформу – вместо отдельной тайной полиции обычный Наркомат внутренних дел, как МВД в других странах. По такой версии, вместо ГПУ внутри единого НКВД появлялась «спрятанная» госбезопасность в виде всего лишь одного из управлений наркомата (ГУГБ НКВД), с виду обычное государственное учреждение, недаром и сам Сталин в 1934 году при этом предложил существенно ограничить полномочия бывшего ГПУ, отобрать право внесудебного приговора, сохранявшегося со времен ВЧК Дзержинского. А затем вроде бы решение радикально расправиться с любой оппозицией и опасность близкой войны перетянула на весах власти все другие доводы, и вместо даже косметической либерализации СССР в нем случился кровавый террор, и пришлось орудовать уже НКВД, которому сразу вернули право расстрелов в особом порядке и без суда.

К тому же к работе ГПУ к 1934 году действительно были претензии, из-за которых эту спецслужбу могли в Кремле приговорить к реформации и слиянию с НКВД: измена Блюмкина, участие некоторых работников ГПУ в партийной оппозиции, скандал в 1931 году в руководстве Ягоды с видными чекистами-дзержинцами и так далее. В 1933 году в ГПУ работала комиссия ЦК партии по проверке его деятельности, которая нашла там ряд значительных нарушений. В том же году случилось сейчас почти забытое «Дело Ревиса», тоже бросившее тень на ГПУ в глазах власти. После раскрытия очередного «контрреволюционного заговора» по решению коллегии ГПУ несколько человек было расстреляно за шпионаж в пользу Японии, а некто Ревис по этому делу отправлен в лагеря, откуда засыпал письмами ЦК партии, утверждая, что все это дело в ГПУ сфальсифицировано и все признания обвиняемых получены под пытками. Сталин лично приказал по «Делу Ревиса» назначить комиссию под началом секретарей ЦК Жданова и Куйбышева, которая часть заявлений Ревиса подтвердила, отчего Сталин тогда обрушился на ГПУ с критикой. По такой логике вся попытка либерализировать хотя бы для вида систему госбезопасности была сорвана в конце 1934 года убийством Кирова и последующими мероприятиями по поиску врагов везде и всюду, вылившимися в итоге в Большой террор.

Хотя следов такой попытки сталинской либерализации на рубеже 1934 года практически не найти, да и очень веской представляется та версия, что в своем конечном виде Большой террор был задуман еще до убийства Кирова и объединения ГПУ с НКВД в 1931–1932 годах. Поэтому в начале 30-х годов власть понемногу прогревала свою машину спецслужбы для будущих репрессий, отлаживала ее, меняла некоторые шестеренки в кадровом составе и даже сменила конструкцию этой машины, дав ей новое название.

В связи с этим в 1934 году на Лубянке происходят две большие перемены: вместо самого ГПУ появляется гораздо более мощное ведомство НКВД, а во главе спецслужбы умершего почти одновременно с ГПУ ее председателя Менжинского в кресле наркома НКВД сменяет Ягода.

Само создание огромного механизма под названием Наркомат внутренних дел (НКВД) СССР обусловлено именно необходимостью централизации всего силового аппарата страны для организации скорой зачистки в партии и в государстве в целом. НКВД в годы ЧК и ГПУ существовал отдельно, как обычное Министерство внутренних дел, руководившее советской милицией и пожарной службой. Теперь же не ГПУ подчинили НКВД, как это на один год пытались сделать еще при Ленине в 1922 году, а обе структуры слили в один большой и мощный наркомат, сразу возвысившийся над другими советскими министерствами. НКВД не курировал теперь спецслужбу, в 1934–1941 годах в Советском Союзе он сам был этой спецслужбой, и в этом принципиальное различие. Собственно вопросами госбезопасности внутри НКВД было поручено заниматься отдельному управлению государственной безопасности – ГУГБ, вобравшему в себя большинство вопросов бывшего ГПУ внутри страны (им руководил в ранге заместителя начальника НКВД Яков Агранов). Внешняя разведка, пограничные войска, технические службы, управление лагерями (ГУЛАГ) – все теперь было в структуре НКВД. Собственно милиция тоже осталась здесь же, по инерции продолжая дистанцироваться от чекистов и не осознав до конца факта нахождения с госбезопасностью в одном наркомате.

Перемены отчасти коснулись и кадрового состава бывшего ГПУ, хотя большая часть дзержинского поколения с долгим стажем работы, опытом Гражданской и лихих лет «Треста» осталась на ведущих ролях и в НКВД до 1936 года. Сменился и главный командир госбезопасности. На смену наследнику Дзержинского Менжинскому наркомом внутренних дел в едином уже НКВД в 1934 году назначен Ягода, третий в истории советских спецслужб их глава.

Менжинского принято считать самым интеллигентным из руководителей ЧК – КГБ за все годы этой службы, почти случайно оказавшимся на этом посту, почти все время болевшим и не оставившим в истории наших спецслужб заметного следа. Отчасти даже забытым и затертым между легендой Дзержинского и драматичными судьбами своих последователей. В советской истории Менжинский остался проходящей и заметно размытой фигурой. Чем-то вроде несчастного предпоследнего генсека КПСС Константина Черненко, который все время болел, за которого все решало окружение и о котором хорошее или плохое сказать сейчас одинаково затруднительно.

В отношении Менжинского это не совсем так, хотя личность Вячеслава Рудольфовича в значительной мере способствовала такому его историческому имиджу, к тому же в интеллигентности ему действительно трудно отказать, а в последние годы руководства ГПУ он и вправду часто болел. По своему характеру Менжинский не слишком и подходил для той работы, на которую его в 1919 году направил Ленин, среди чекистов он выделялся очень высоким интеллектом, университетским дипломом юриста и достаточно спокойным, даже флегматичным характером. Даже в ВЧК времен кровавой Гражданской войны он был скорее администратором, чем чекистом с наганом на боку или «человеком в шинели», как его первый начальник Феликс Дзержинский.

Менжинский был выходцем из дворянской семьи в столице Российской империи, с отличием закончил Петербургский университет по специальности юрист и работал в адвокатуре. Эта традиционная карьера юноши из хорошей семьи была прервана в 1905 году, когда тридцатилетний Вячеслав Менжинский увлекся марксизмом и с головой ушел в революцию, пройдя аресты, тюрьму, голодовки, подполье, эмиграцию. Правда, в отличие от Дзержинского долгого тюремного заключения или каторги в судьбе Менжинского не было, даже его подпольная большевистская карьера сложилась относительно благополучно. К 1917 году он уже был заметным лидером большевиков, которого Ленин очень ценил и за ум, и за преданность партии. После 1917 года Ленин назначил его управлять Госбанком России в должности наркома финансов, и эта должность даже без экономического образования явно больше соответствовала характеру Менжинского, чем работа в ВЧК. В 1919 году партия отправила своего главного «интеллигента» на усиление ВЧК, и преданный большевистской идее Менжинский честно отдал этой спецслужбе все последние пятнадцать лет своей жизни. При Дзержинском он возглавил Особый отдел Всероссийской ЧК взамен заболевшего Кедрова, вошел в коллегию ВЧК, а затем встал за спиной самого Феликса Эдмундовича первым заместителем в новом ГПУ.