могу любить Яна. Не могу!

Эти чувства недопустимы. Они губительны!

Я уже в аду… Обитающая всю жизнь в безоблачном раю – в аду! Это однозначно какое-то временное помутнение. Это не для меня. Я здесь не выживу. Это пройдет. Я справлюсь.

Свят сжимает мою руку. Все хорошо, заверяет безмолвно. Но я почти не реагирую на этот жест. Находящиеся в его ладони пальцы безвольны. Другой кистью судорожно стискиваю горячий стаканчик кофе, который я, черт возьми, не могу пить, ассоциативно притягивая этот запах и вкус к Нечаеву.

Плывет зажигательный музыкальный проигрыш. Стоящая рядом с командами девушка исполняет любимую всеми футбольными фанатами песню. Подпевать ей берутся сначала сами игроки, разрывая поле красивым разнотональным, но, несомненно, грубым и внушительным речитативом. А за ними уже подтягиваются болельщики.

Стадион захлестывает настоящая фанатская лихорадка, включающая не только хоровое пение, но и активное дирижирование флажками.

Я сжимаю зубы и всеми силами уговариваю себя не цеплять всеобщий вирус. Мне и так эмоций достаточно. Сердце гремит громче всех басов и всех голосов. Да и остальные внутренности до сих пор не отыскали возможность вернуться на свое привычное место. От бешеной пульсации трясет.

– Все нормально? – выдыхает мне в ухо Святик.

Не отрывая взгляда от поля, киваю.

Музыка становится громче, а темп исполнения меняется, уходя на глубокую прекрасную лирику.

– Это мой любимый куплет, – шепчу, чтобы хоть как-то объяснить волнение.

Обмениваемся со Святиком улыбками. Но для меня его лицо остается смазанным.

И снова ускоряющийся гитарный запил, взрывные барабаны, обрушивающийся, словно шквал, хор голосов… Восхитительный пик любви, гордости и единства. Невозможно не проникнуться. Опускаю стаканчик на цемент и вместе со всеми встаю, чтобы сотрясти стадион оголтелыми овациями.

– Нечай, я смотрю, как всегда… – протягивает Святик, едва стихает музыка. Пока опускаемся обратно на сиденья, ловлю его взгляд на ряду девчонок в футболках с той самой фамилией, на которую у меня теперь возникает собственная внутренняя пандемия. – Без году неделя в студенческом сообществе, а уже суперзвезда. Целый гарем собрал!

Усманов смеется. Ему откровенно весело. Это похоже на гордость за друга. Он явно доволен тем положением, которое, судя по всему, занял в нашем универе Ян.

А я… У меня так болит сердце, словно этими словами он воткнул в него новую спицу.

Я не могу ревновать. Только не Яна!

Но как с этим справиться?

– Он же… – шелестит Усманов, сосредотачивая на моем лице какой-то подозрительный и вместе с тем крайне обеспокоенный взгляд. – Он же тебя не донимает?

Я чувству себя еще более ужасно, потому что сейчас ощущение того, будто меня поймали на чем-то плохом, добавляет такой остроты, от которой то самое проколотое сердце грозит остановиться.

Нервно мотаю головой и быстро прячу взгляд. От безумных эмоций задыхаюсь.

«Надо рассказать ему все…» – плывет эхом в моем мозгу.

И под этим «все» я подразумеваю не только то, что мы возобновили с Яном дружбу, но и то, что я чувствую, когда он рядом.

Боже…

Как же это страшно! Стыдно! Больно! Ужасно! Я не смогу!

Нужно как-то иначе это пройти… В одиночку. Впервые мне придется бороться с чем-то самой. Без чьей-либо помощи.

Выхода нет… Выхода нет!

Это ведь Ян… У него вон «целый гарем»!

А у меня… Папа, мама, бабушка… Свят, которого я всем сердцем люблю!

Я не могу их ранить. Легче себя убить!

Толпа на трибунах затягивает «Червону руту[4]». Знаю, что Усманов обожает эту фишку. Поймав волну, начинает сам подпевать и меня подбивает.

Со смехом мотаю головой.

– Ни за что…

– У тебя шикарный голос.

– Но я не пою в толпе!

Благо звучит сигнальная сирена. Она и призывает всех затихнуть и обратить внимание на поле. Солистка и музыкальная группа успели уйти. Игроки разбегаются, занимая каждый свою позицию.

По телу несется дрожь, когда я вижу, как Самсонов что-то рявкает Нечаеву, а тот отвечает на это жестом в форме среднего пальца.

«О, Боже мой… Хоть бы они не подрались!» – проносится у меня в голове за мгновение до того, как в кровь впрыскивается свежая доза адреналина.

Я с ним сойду с ума! Однозначно.

Начальный удар, и мяч летит дугой на нашу половину поля. Судорожно сжимаю кулаки, когда команда противников производит первую напористую атаку. То, как быстро они и практически беспрепятственно достигают ворот, потрясает. Успеваю лишь охнуть, когда производится первый штурм, и мяч стремительно залетает в сетку.

– Ого, – роняет Усманов изумленно.

Часть стадиона подскакивает и разрывает пространство ликующими криками. А вторая его часть, включая меня, сокрушает воздух проклятиями.

– Это просто матч, – проговаривает Свят, когда я, заглушая чертыханья кулаком, вцепляюсь в свой указательный палец зубами.

Не реагирую на это замечание.

Наблюдаю за тем, как Самсонов с Нечаевым ругаются. По лицам видно, что оба в ярости. Кричат, агрессивно размахивая руками. И вроде как не дерутся и даже не толкаются, а у меня адреналин выжаривает из вен кровь. Отрывисто перевожу дыхание, лишь когда парни мгновение спустя берут ситуацию под контроль. По мимике улавливаю, что тон общения меняется, когда начинают жестами задвигать какую-то общую стратегию.

И вот… Сразу после введения мяча в игру они перебрасывают его на половину соперников и ведут к воротам.

– Давай, – бормочу, напряженно прослеживая весь путь нашей команды.

Особенно сильным волнение становится, когда мяч оказывается у Яна. Пульс подскакивает до раскатанного аттракционами максимума. Я забываю о своих личных проблемах. Заражаюсь динамикой происходящего на поле. Тону в уверенности, здоровой злости и кипучем азарте Нечаева. Искренне болею за его победу.

– Давай-давай… – шепчу снова, когда он, лавируя между игроками, выдает в какой-то момент свою любимую джингу. – Давай!

И он забивает. Красиво накрывает ворота противника. Феерически бомбит!

Подскакиваю вместе с «гаремом» и кричу в рупор из рук «Молодец!». Ян, конечно, не услышит. Но я просто не могу удержать в себе радость.

– Ты это видел? – бросаюсь к Святу.

Весь наш сектор ликует, а он лишь натянутую улыбку выдает. Придерживая меня, позволяет на кураже танцевать.

А потом…

Надавив ладонью на затылок, Усманов прижимает мое лицо к своему и настойчиво целует. Инстинктивно толкаю его в грудь, чтобы отстраниться. Но он, как ни удивительно, не позволяет этого сделать. Раздвигает мои губы и, проникая в рот, принимается странно кружить вокруг моего языка своим.

Чтобы сдержать неприятие, мне приходится оборвать дыхание и унестись мыслями в