Несколько ночей спустя ночной отдых эдинбургцев прервал новый скандал. Босуэлл, д’Эльбёф и брат лорда Джеймса, лорд Джон Стюарт, развлекались вместе с «красивой девкой» Элисон Крейк и ее подругами. К несчастью, Элисон была известна также как «шлюха» Аррана, и во время следующего визита веселую троицу встречала вооруженная толпа Хэмилтонов. Д’Эльбёф побежал за своей алебардой, крича, что и десять человек не удержат его от сражения, позвали городскую стражу, а Рэндолф наблюдал за стычкой в безопасности своих покоев: «Я счел, что мудрее будет посмотреть на них из окна, а не присоединяться к ним». В результате Босуэлл в очередной раз был ненадолго изгнан из Эдинбурга, а Арран совсем лишился расположения Марии.

Проблема, которой надлежало заняться теперь, по-прежнему занимала умы всех сплетников Европы. Папский представитель в Лувене монсеньор Коммендоне писал кардиналу Борромео 23 ноября: «Королеве следует как можно быстрее решиться и выйти замуж за человека, способного искоренить в королевстве ересь». Как едко заметил современный историк Маркус Мерримен, «Мария как личность имела гораздо меньше значения, нежели Мария как разменная монета династической политики».

Папа Пий IV написал Марии 3 декабря, напоминая ей об обязанностях католического суверена. «Будь настойчива и постоянна — помни, какой добродетельной была Мария», — советовал он ей, имея в виду правление Марии Тюдор, когда было сожжено более трехсот протестантов. По крайней мере на время, Мария предпочитала отложить решение этой проблемы. Двор обустроил все для наслаждения жизнью, и Мария сосредоточилась на том, что умела делать лучше всего.

На Лит Сэндс половина придворных-мужчин переоделась женщинами, а другие надели маски, чтобы «играть в кольцо». По правилам игры всадники старались пронзить копьем круг из ткани, привязанный к шесту. Вскоре после этого Мария отдала полностью противоположное распоряжение, приказав придворным облачиться в траур по случаю первой годовщины смерти Франциска II. Никто из шотландских дворян не последовал приказу. Во время поминальной мессы Мария приблизилась к алтарю с пожертвованием — большой восковой свечой, обтянутой черным бархатом. Она с энтузиазмом участвовала в более театрализованных церковных церемониях: на праздник Сретения несла больше свечей, чем все ее придворные, вместе взятые. В Чистый четверг на Страстной неделе 1567 года Мария явилась, должным образом одетая в простой белый фартук, чтобы омыть ноги двадцати четырем девицам — по числу прожитых ею лет. Чтобы совершить это простое покаянное действие, Марии потребовалась помощь сорока шести придворных.

Шотландская знать проявляла большой интерес к перераспределению конфискованного имущества католического духовенства, большая часть которого теперь была в руках мирян. Теперь это имущество невозможно было передать в другие руки, не нанеся кому-нибудь ущерба. В декабре был изобретен метод, бывший, по крайней мере, менее болезненным, чем все остальные. Пока еще не существовало системы выплат пасторам реформистской церкви, или выделения доходов королевы, так что теперь ввели систему «третей». Одна треть конфискованных доходов выплачивалась Марии, а она, в свою очередь, использовала половину этой суммы для выплат реформистскому духовенству. Прямой доход королевы от таможни составлял 2155 шотландских фунтов, трети варьировались в диапазоне от 2033 до 12 700 фунтов, а ее доход от французских владений — когда его выплачивали — составлял 30 тысяч шотландских фунтов. Нокс был в ярости от того, что Марии вообще выплачивались какие-либо деньги из казны, а Летингтон от имени своей госпожи жаловался: «К концу года королеве не на что будет купить пару туфель». Однако впервые в истории у шотландцев была королева, не нуждавшаяся в прямом налогообложении, чтобы содержать свой двор. Мария не строила дворцов и не была вовлечена в войны — она бы не смогла позволить их себе без введения огромных налогов, — но расходы на двор могли оставаться почти такими же высокими, как у Валуа, и ничего не стоить народу Шотландии.

Двор Марии отнюдь не был скромным учреждением, ютившимся в развалившемся на части дворце, напротив, он был блистателен. Там устраивались фейерверки, конные состязания, банкеты и балы, а Нокс презрительно отзывался о «танцах, ведущих к одной цели», то есть «сексуально провоцирующих», «более подобающих борделю, а не честным женщинам». Рэндолф сообщал, что никогда не был счастливее, а веселые дамы были прекрасны и исполнены желания. Нокс также возражал против того, что балы затягивались за полночь, но поскольку он никогда их не посещал и, вероятно, никогда не видел всего изящества минуэта или паваны, его навязчивая критика, по всей видимости, совершенно необоснованна.

Шотландская погода порой ограничивала, но все же не расстраивала совсем выезды на соколиную и псовую охоту, но во дворце Мария организовывала многочисленные развлечения, играя в бильярд и в карты с четырьмя Мариями. Она также продолжала изучать латинские тексты с ученым и поэтом Джорджем Бьюкененом, хотя мы и не знаем, каковы были ее успехи. Холируд был наполнен музыкой, Мария играла на лютне и на клавесине, хотя сэр Джеймс Мелвилл из Холхилла признавал, что она не была такой хорошей музыкантшей, как Елизавета. Мария содержала при дворе оркестр, а ее придворные играли на лютнях и скрипках, а также пели в хоре. Однако в этом хоре не хватало баса, и эту нишу заполнил молодой слуга савойского посла. Его звали Давид Риццио.

Вся мебель Марии наконец прибыла из Англии — в описи значилось 186 предметов, и Холируд превратился в великолепное отражение дворцов Валуа. Расположенный посреди большого парка, он был идеальным местом для придворных, столь любивших развлечения на свежем воздухе. Стены дворца были украшены более чем сотней гобеленов и тридцатью шестью турецкими коврами. Примечательно, что на любимом гобелене Марии была изображена победа французов над испанцами в сражении при Равенне в 1512 году; этот гобелен следовал за ней, куда бы она ни отправилась. Ее троны украшали десять полотнищ золотой парчи; было даже алое атласное полотнище, использовавшееся, когда королева обедала на свежем воздухе.

Для путешествий предназначались носилки, покрытые бархатом и расшитые золотом и шелком; их несли мулы. Новинкой была карета королевы, хотя ее почти не использовали. Во время пребывания Марии во Франции во всем королевстве было всего три кареты; принадлежали они, вероятнее всего, Генриху II, Диане и Екатерине. Однако в 1563 году была подана петиция о запрете на кареты в Париже, поскольку их было так много, что они блокировали узкие средневековые улицы. Чаще всего придворные предпочитали путешествовать верхом.

Все это хозяйство находилось под присмотром французского камергера Марии Сервэ де Конде. Королеву обслуживали придворные дамы, три дамы королевской опочивальни во главе с Маргарет Карвуд, грумы, дворецкие, повара, хранители гардероба, меховщики и ювелиры. Обычно рядом с Марией находился ее шут Ла Жардиньер, чьи пикантные замечания были единственной формой правды, которую Мария была готова услышать. Любимой шутихой Марии, привезенной из Франции, была Николь ла Фуль. О бедняжке, к несчастью, совершенно позабыли, когда случилась беда: два года спустя после того, как Мария бежала в Англию, бедная дама все еще ютилась в коридорах Холируда. К счастью, граф Леннокс заметил бедственное положение Николь, выделил ей пенсию и помог вернуться во Францию.