Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стена леса, будто некий заслон: в просветах между деревьями виднеется поле, изрытое ямами воронок, зигзагами окопов, бугорками блиндажей, — передовая. Болотистая выемка упирается в круто возвышающийся холм. Тра-та-та — с одной стороны простучит и через пять минут — тра-та-та — с другой. Жутковато от пулеметного стука. Дзиу-дзиу — провоет по-щенячьи над головой мина. Взрывы следуют один за другим, и тут же с шорохом прокатится фугасный: наши орудия отвечают немецким минометчикам. На тысячи ладов ведет между собой разговор артиллерия.
Пинчук стоял в окопе и, пригнувшись, глядел из-за бруствера в бинокль на немецкий передний край. В лабиринте траншей, опоясывающих холм, уходящих то вглубь, то в сторону, казалось, никого не было. Только внезапный стук пулемета обозначал, что пологий спуск к болоту и ложбина в средине его насыщены огнем, что все здесь кусает, жалит, убивает; Пинчук, надвинув каску, смотрел в бинокль, ползая окулярами по зигзагам траншей, прикрытых спереди зеленой хвоей. Что скрывается за траншеями, где, в каких ячейках сидят наблюдатели, какие секреты таит холм и узкая ложбина посреди болотины, втягивающаяся в лес?
Рядом с Пинчуком в окопе стоял Коля Егоров.
— Видишь, справа бугорок, — сказал Пинчук, не отрываясь от бинокля. — Бугорок свежий, понял. Да они, похоже, еще траншею вырыли. А дзот в центре артиллеристы накрыли. Хорошо…
Коля не видел ни бугорка, ни дзота, который накрыли артиллеристы. «У меня все сливается», — подумал он про себя.
Помолчав, Коля сказал:
— Слева вон тоже бугорок.
— Слева, где?
— Да вон чуть повыше лощины.
— Ах, это, — Пинчук тотчас отвел бинокль. — Это взаправдашний бугорок. А там, где я показывал, — дзот.
Коля молча стал всматриваться в бугорок-дзот и в другой, что повыше лощины, который сама природа тут устроила. Какая между ними разница? Сержант взглянул и сразу определил. Очень Коле хотелось хоть немного походить на сержанта: все знает, все сразу может разгадать и не боится, когда стреляют кругом.
Минут через десять Пинчук объявил «перекур», чтобы глаза отдохнули, опустился на дно окопа, ловко присев на корточки. Рядом сел Коля.
— Зарылись, паразиты, — сказал Пинчук, кивнув в сторону немецкой передовой, достал из кармана картинку и стал на ней что-то вычерчивать.
Где-то совсем рядом строчил пулемет и рвались мины.
— По ночам действует, паразит, — выругался Пинчук, спрятал картонку в карман и поглядел на часы. — Два часа уже. Вот летит время.
Пинчук зевнул, поднял с земли гильзу от патрона, долго оттирал ее пальцами, внимательно разглядывал, потом сказал, как бы размышляя сам с собой:
— А зрение у тебя, кажется, ничего. Хорошо видишь…
— Мне на комиссии сказали: отличное зрение, — объявил, зардевшись, Коля.
— И ночью хорошо видишь?
— Вижу и ночью, — ответил Коля, хотя голос его прозвучал уже не так твердо.
— Это хорошо, — повторил Пинчук. — Зрение для нас, как для охотника. А слух как у тебя?
— Слышу тоже неплохо. Врачи определили: очень хороший слух.
— Что-то смотрю — медицина все отличные отметки отдала тебе.
— Правда, сержант, — засмущался Коля. — Я не вру. Честное слово. Я вот насчет того, какие там на местности бугорки, где что, — насчет этого слабовато разбираюсь. Но ведь научусь.
— Конечно, научишься. — Пинчук, помолчав, вздохнул. — Всему научишься, придет время.
Они посидели еще немного, потом по ходам сообщения прошли влево — сменили позицию. Приникнув к брустверу окопа, снова замерли.
— Ты смотри лучше.
— Я смотрю, сержант.
— Осторожно только. Не высовывайся.
— Я осторожно.
Плыли облака над лесом, над опутанным проволокой холмом — лилово-сиреневые валы катились медленно справа налево, их ход казался бесконечным, а в прорехи между облаками косо падали седые солнечные лучи, которые медленно разворачивались, вспыхивали и гасли, и казалось, будто там, высоко в небе, установлен огромный вертящийся прожектор.
Тупо прозвучал орудийный выстрел, потом еще и еще. Пинчук, приникший к брустверу, оживился. На гребне холма вздыбилась земля, разрывы следовали по передней траншее, опоясывая ее.
— Ну-ка, ну-ка! Что вы на это скажете? — говорил Пинчук, обращаясь к кому-то, кто находился в немецких траншеях.
Тут же град мин обрушился с немецкой стороны. Пинчук выругался и присел на корточки на дно окопа. На небольшой высоте с громовым урчанием пролетела тройка штурмовиков, издали послышались бешеная пулеметная дробь и стукотня автоматических пушек.
— Сейчас они дадут им прикурить, — сказал Пинчук, показывая наверх.
— Хорошо бы, — ответил Коля, снял сапог и вытряхнул из него песок, потом снова обулся. Лицо у него было белое как мел, и Пинчук подумал, что где-то теперь и его братишка, быть может, вот так же привыкает к фронту.
— Ну как? — спросил он. — Не страшно?
— Немного, — ответил Коля.
— Меня тоже пронимает, — сказал Пинчук.
Через несколько минут артналет прекратился. Слева из окопа звали санитара: кого-то, видно, задело.
Пинчук снова приник к брустверу. У немцев на холме было все по-прежнему: пусто на склонах, изъеденных воронками, пусто в лощине, кусты и болотина — все казалось однообразным, серым, мрачным.
По ходу сообщения они прошли в блиндаж, где размещался артиллерийский наблюдательный пункт. Солдаты попросили у Коли Егорова закурить, и он тут же роздал весь табак. Старшина, высокий, с толстыми икрами, обтянутыми хромовыми голенищами, напоминал своим обликом футболиста.
— Чего-то вы зачастили? — грубовато спросил он.
— Да вот пришли на вас посмотреть, — отшутился Пинчук. — Парни уж больно хорошие. Вот мы и решили…
— Ладно, ладно, — усмехнулся старшина. — Не заливай…
Из блиндажа через узкую бойницу был виден склон на той стороне и лес; ветер, налетая порывами, бросался пылью в лицо. Над лесом кружились галки. Артиллеристы разливали в кружки густой черный чай. Достали кружку для Коли, кто-то сунул в руки ему сухарь, он поблагодарил и, спустя минуту, неожиданно для себя сообщил, что очень любил по утрам поливать цветы.
— У нас дома герань на окне стояла и еще елочка какая-то. Возьмешь кружку и польешь. Пьют цветочки…
Все поглядели на Колю как-то слишком внимательно.
— А я очень любил на ночь парное молочко пить, — сказал старшина с толстыми икрами футболиста.
Артиллеристы рассмеялись, Коля вспыхнул и стал смотреть в сторону. Но все, кажется, тут же и забыли о нем. Пинчук продолжал наблюдать в стереотрубу, изредка он спрашивал о чем-то тихо старшину, тот так же тихо отвечал. Рядом с Колей пил чай, держа кружку на коленях, пожилой артиллерист, он деловито говорил соседу про какую-то траншею, которую надо углубить, а тот возражал, предлагая вырыть новую щель. Слова пролетали мимо сознания Коли, он был расстроен, потому что хотел выглядеть бывалым разведчиком, а не получалось.
Зазуммерил телефон. Старшина, небрежно раскинувшись своим сильным ловким телом, начал докладывать своему начальству,
