Анжелика только смеялась. Ей нравилось их дразнить.

Но в какой-то момент все изменилось. Не стало ни постов, ни официальных лиц. На горизонте постоянно виднелся какой-то дым, иногда там полыхало самое настоящее зарево пожара. Исчезли и колонны новобранцев.

Потом кареты остановили какие-то оборванные крестьяне. Тут Анжелика впервые поняла, во что влипла с этой поездкой.

— Кто такие?

Кучер, мигом стащенный с козел, вздохнул и ответил:

— Меня звать Франсуа.

— А ты? — Оборванцы уставились на девушку.

Внутри у Анжелики все оборвалось. Глаза у них были нехорошие.

— Графиня д’Ами, — едва сохраняя независимый вид, представилась она.

Оборванцы переглянулись.

— Эмигрантка?

Анжелика задумалась. Она не вполне понимала, что они имели в виду.

— Я с Мартиники.

Крестьяне снова переглянулись. Они не знали никакой Мартиники.

— Это во Франции?

— Не совсем…

— Ну, значит, эмигрантка, — мгновенно решили они. — Осторожней, ваше сиятельство. Впереди дорогу перекрыли республиканцы. Если они узнают, что вы эмигрантка, то даже на гильотину тащить не станут, на месте застрелят.

Конечно, Анжелика испугалась, но дорога оказалась чистой, без всяких республиканцев. В первом же городе она расспросила, что происходит, и охнула. Оказывается, в стране разворачивалась гражданская война! Девушка еще несколько раз поговорила с людьми и успокоилась. Путь отсюда до Бордо держали в основном мятежные крестьяне, а они относились к аристократам без особой неприязни.

— Эти новые — еще хуже, чем были вы, — так жители города указали графине д’Ами на ее место в новой иерархии нравственности.

Это утешало.

А потом пошли эти самые мятежные земли, и Анжелика остро пожалела о том, что вообще куда-то поехала. Здесь царил голод. Такие желтые лица, обтянутые кожей, и впавшие глаза уже были ей знакомы. Хлеб оставался только в городах и по совершенно умопомрачительной цене.

Девушка подумала и уже во втором городе поехала на зерновые склады. Видеть эти глаза, провожающие твою карету, было невыносимо.

— Сколько возьмете? — поинтересовался хлеботорговец.

— Все, — заявила Анжелика и махнула рукой.

Она могла себе это позволить.

С каждым днем то, что держала в руках Анжелика Беро, возрастало для Аббата в цене. Но шел уже апрель, а никаких сведений о том, чтобы кто-нибудь сорил деньгами, так и не поступало.

Тем временем в конвенте было неспокойно. Умеренные депутаты кидались из крайности в крайность: то поддерживали якобинцев, то переходили на сторону буржуа. Все и у всех выходило глупо. Даже две главные силы не понимали, что им делать. Так, 3 апреля депутаты почти единогласно постановили брать под арест всякого, кто выйдет на улицу без трехцветной республиканской кокарды.

Аббат долго смеялся. Ему все это напомнило те далекие времена, когда евреи обязаны были носить желтую матерчатую звезду. Теперь в том же положении оказалась вся Франции.

4 апреля вышел следующий забавный декрет. От имени народа, якобы ненавидящего звонкую монету, обесценивавшую полновесный бумажный ассигнат, конвент принял решение запретить ее вообще. Теперь за попытку обмена металлических денег на бумажные не по номиналу гражданам грозило шесть лет каторги. Решение совершенно пустое, ибо звонкой монеты не было в широком обороте уже года два.

Параллельно власти арестовали всех друзей Филиппа Эгалите, сын которого согласился примерить корону Франции. Но и это было копошение червей в навозе.

Несколько серьезней выглядело противостояние «бешеных» и буржуа. Буржуа все время поминали неудавшийся мятеж, «бешеные» отвечали им той же монетой. Предательство главнокомандующего Дюмурье давало повод подозревать в попытке переворота и жирондистов.

Да, бежавшего Марата, к которому вело несколько ниточек, после суток сыска нашли и арестовали. Но что это им даст? Аббат уже знал: ничего. Он об этом давно позаботился.

По-настоящему серьезные события сейчас происходили за пределами Франции. Испания вступила в войну, англичане заняли французский остров Тобаго. Америка как раз теперь должна была принять решение, с кем она — с Францией или со своим давним недругом Британией.

Аббат всего этого ждал, а потому был готов. Через два дня после заявления Америки он получил главную новость.

— В провинции Ньевр за зерно заплатили луидорами старой чеканки, — доложил секретарь. — Сумма огромная.

Аббат схватил донесение. В качестве плательщицы выступала некая графиня д’Ами.

— Ай, красавица моя! — Аббат рассмеялся.

Ни титул, ни имя не значили ничего. Девушка, владеющая золотом, да еще в таких количествах, могла быть только дочерью покойного Амбруаза.

Аббат подошел к карте. Земли вокруг провинции Ньевр были беспокойные. Мятежи перерезали массу дорог, не контролируемых никем, даже людьми Аббата, но и деться мадемуазель Беро было особо некуда. Провинция располагалась на перепутье. Оттуда можно было двинуться в Бордо или в Испанию.

— Надо ее встретить, — заявил Аббат. — Вызови ко мне Охотника.

Мысль о том, что англичане рано или поздно перекроют все поставки табака из колоний во Францию, была очевидной. Адриан уже знал, что надо делать: заранее скупить все партии американского табака.

— Ты свихнулся! — Отец покачал головой, впрочем, не отрываясь от игры в кости с камердинером. — Виргинский табак покупают жирондисты. Думаешь им дорогу перейти? Тебя зарежут в собственной постели, и вся жандармерия Франции будет лишь разводить руками.

Адриан отмахнулся и уже через полчаса разговаривал с виргинским представителем.

— С удовольствием! — Тот расплылся в счастливой улыбке. — У нас как раз должна прибыть в Коронью крупная партия. Берете? Мы немедленно вышлем приказ переправить товар в любой удобный вам порт.

Честно говоря, Адриана несколько насторожила улыбка американца, но брать табак было надо. Случись конвенту вбросить еще одну партию ассигнатов, и все, что он заработал, обесценится в точном процентном соотношении.

— Беру.

Но уже вечером в клубе Адриан понял, что поторопился.

— Юноша, если Америка примет сторону Британии, а на днях это случится, то наш клуб потеряет своего самого молодого члена, — снисходительно объяснили ему.

— Почему? — не понял Адриан.

— А вас гильотинируют за торговлю с врагом.

Адриана как ударили.

— А если они примут нашу сторону?

На него посмотрели как на умалишенного.

— Тогда Америка потеряет всю свою торговлю с Европой. Что больше весит: мы или вся Европа?