— С чего тебе вздумалось меня провожать?

— Отец считает, что мне пора становиться кавалером. Если бы я этого не сделал, он бы меня ругал, что я отпустил тебя одну так поздно. И потом, он хочет подольститься к твоей матери. Спит и видит жениться! Ты обещала поговорить с ней…

Парочка остановилась в двух шагах от меня. По голосу я разобрал, что Мусю провожает Жора Алексеевский, вихрастый подросток с задатками будущего любимца дам. Но беседа, нечаянно мною подслушанная, несмотря на звездное мерцание и пьянящий дух маттиолы, звучала по-деловому.

— Ничего не получается. Она вообще не хочет выходить замуж. А жалко! Она бы тогда совсем перестала обращать на меня внимание… — Послышался мечтательный вздох, который всякого заставил бы пожалеть бедное дитя, измученное назойливым воспитанием. Всякого, но не меня, невольного свидетеля бесшабашной Муськиной жизни.

— Ужас что такое! — воскликнул Жора. Он вообще, кажется, юноша экспансивный. — А я так надеялся, что у меня появится сестра!

— Ну, сестра у тебя уже есть, — рассудительно возразила Муся.

— Разве это сестра? Это — тьфу! Зачем она мне? Платьица, бантики, сопли… Нет, вот ты была бы мне настоящей сестрой, мы бы с тобой вместе ух каких дел наделали!

— Я маме так и сказала: «Хочу, чтобы Жорка стал моим братом. Мне нужен брат!»

— Молодец! А она что?

— Она сказала: «Ну, если бы вас таких было двое, я бы давно висела на дереве», — не без самодовольства процитировала Муся. Видимо, такая оценка ее способностей пришлась ей по вкусу.

— Плохо, мы с папашей надеялись… Ладно, давай я тебя до самых дверей провожу, чтобы мать видела, какой из меня надежный брат получается.

Они направились к дому. Я тихо пошел следом, стараясь остаться незамеченным. Коль скоро заговор, угрожающий свободе Ольги Адольфовны, был тайным, появление непрошеного свидетеля вряд ли бы им понравилось. Но и остаться под веймутовой сосной одному мне тоже не хотелось, несмотря на все доводы рассудка. Хотя ночь прекрасна…

С Юлией Павловной мы расстались лучшими друзьями. На прощанье она мне поручила со всеми подробностями описать Леночке здешнюю жизнь, но главное, рассказать про то, как любит ее старинная подруга.

— Я просто стыд до чего ленива писать. — Она виновато развела руками, я же втайне благословил судьбу и пылко заверил ее, что передам все в точности. Приложившись к ручке госпожи советницы, я уж направился было к выходу, но она меня остановила: — Скажите, а с родителями у нее что, по-прежнему никаких отношений? Неужели и теперь не простили?

— Чего не простили? — не понял я.

— Что крестилась, конечно. Ведь ей бы иначе никак не повенчаться с Михаилом. А у евреев с этим строго. Ее не прокляли даже, а хуже того… Вы правда ничего не знаете? Ох, Николай Максимович, это так страшно, так печально, что и говорить не хочется! Ей родная мать кенотафию поставила… вроде как могилу. Будто она умерла! И в доме о ней никому не позволено вспоминать как о живой. Была большая семья, а стало никого, вот где горе!.. Только вы знаете что? Я вам столько всего наболтала, так вы уж не передавайте ей, еще рассердится… Обещаете?

Я обещал, и Юлия Павловна, рассмеявшись с видимым облегчением, вскричала:

— Вы замечательно хороший! А уедете сейчас, и ведь неизвестно, еще встретимся ли когда. Какая жизнь странная, правда?

Правда, Юлия Павловна. Нам действительно не привелось более свидеться. Живы ли вы и, если уберегла судьба, где теперь? Помните ли Алтуфьева? Догадываетесь ли, что он вам обязан незабываемо светлыми часами? Нет, конечно. Ведь такие часы принято относить по ведомству романических связей, а мы с вами что ж? Посидели, посплетничали…

— А Шаляпина вы слышали? — Темы в беседе Юлии Павловны имели свойство сменяться без какой-либо видимой логики. — Я его просто обожала, и другие бестужевки тоже! Все! Денег у нас было кот наплакал, но мы придумали хитрость. Мы к нему за дешевыми билетами все Нину Берулаву отряжали, грузинку. Вот была красавица! Знаете, картина есть такая — «Юдифь с головой Олоферна»? Так Нина на эту Юдифь была похожа до невозможности, прямо одно лицо! Шаляпин, как ее увидит, сразу говорил: «Таким красивым — контрамарки», — и сколько она ни попросит, всегда давал! Благодаря ее чарам мы много раз его даром слушали. «Княжна Джаваха» — так мы ее звали. Чудное прозвище, ну правда же? Меня вот Колобком величали… Еще дразнили: «Колобочек наш приплюснутый — под стол подойти подойдет, а подкатить не подкатишь!» И что бы вы думали, Нине ее прозвище не нравилось! «Терпеть не могу, — говорила, — Джаваху эту! Зачем она отцу жизнь испортила, жениться помешала? Глупая, злая девчонка. С чего это вам всем так нравится думать, будто, кавказская девушка непременно дикарка, знай прыгает по скалам, а в зубах кинжал? Нет, твой Колобок лучше, он умный и никого не обижал!»

Я уже сидел верхом, а она, торопясь порадоваться милым воспоминаниям, еще досказывала что-то про гордую грузинскую Юдифь и шаляпинскую щедрость. Редкие снежинки падали на ее плечи, укрытые теплой бахромчатой шалью. Шаль была темно-алая. Такой я ее и запомнил: глазастый смешной Колобок. «Умный и никого не обижал».

Вчера я, как обычно, расположился со своей тетрадкой у раскрытого окна. Ольга Адольфовна с дочерью, проходя мимо, предложили мне две пригоршни ранних яблок. «Да, вот и яблоки стали поспевать», — подумал я не без грусти. Вдруг Муся, словно эхо моей невысказанной мысли, заметила:

— Лето уже кончается, а вы все пишете что-то…

— «Баскервильскую рыбу» сочиняю, — нашелся я.

Госпожа Трофимова недовольно покосилась на Мусю:

— Ты точь-в-точь как дворник Митрофан.

— Да вы зайдите, — предложил я. — Чайку попьем…

— Помешаем? — усомнилась Ольга Адольфовна.

Но Муся уже входила в комнату. Вероятно, думала краем глаза заглянуть в мои бумаги, проверить насчет «Баскервильской рыбы». Но я был предусмотрителен и захлопнул тетрадь прежде, чем она приблизилась к столу. Тогда девочка села на диван и, скучливо покачивая ногой, которую «ножкой», увы, не назовешь, стала глазеть по сторонам.

— А что за дворник?

— О, это целая история. Здесь, то есть не в Покатиловке, конечно, а в Харькове живет один крупный ученый. Медик и патологоанатом мировой величины. Профессор Воробьев, не слыхали?

— Не приходилось.

— Прав Чехов, мы возмутительно плохо знаем отечественных ученых. А любая дешевенькая певичка знаменита… Это я вам не в укор, сама тоже Воробьева знаю случайно. Как работодателя: он очень ценит мою машинопись. Мы уж почитай что хорошие знакомые. Я не выдержала однажды, спросила, что во мне уж такого особенного. А он: «Вы хоть слова знаете. Другие же совсем ничего не смыслят, так переврут, что сам себя не поймешь». Да, а чтобы представить, какое Воробьев светило, достаточно сказать, что ему когда-то предлагали должность придворного лейб-медика. Сам рассказывал. «Лестно, — говорит, — соблазнительно! А как подумал, что за ответственность, да притом какое у наследника здоровье: ох, страшно! Пришел к себе в анатомический театр, смотрю, лежат мои покойнички, мирные такие, безобидные… Нет, — решил, — никуда я от вас не уйду!» И слава Богу, иначе ждала бы его участь несчастного доктора Боткина. А теперь он даже в фаворе. Недавно в Москву вызывали, Ленина бальзамировать.