– Ступай к себе, – коротко бросил сыну князь. У мальчика дрогнули губы, но он ничего не сказал и, повернувшись, медленно пошёл к дому. Коля, вскочив, с мольбой посмотрел на отца.

– Идите домой, Nikolas, сейчас пойдёт дождь, – тихо сказала Вера. Князь кивнул, и мальчик стремглав кинулся к дому. Вера и Тоневицкий остались одни. Над их головами глухо, угрожающе рокотнул гром, и из-за этого раската Вера не услышала слов обратившегося к ней князя.

– Ваше сиятельство?..

– Вы чрезмерно распустили Сержа! – громко и сурово повторил Тоневицкий, в упор глядя на испуганную Веру. – Кажется, что похвалы в ваших рекомендательных письмах сильно преувеличены! Ведь это уже не первый раз он забывается до такой степени? Почему вы до сих пор не пожаловались мне?

– Я не видела в этом нужды, – Вера постаралась взять себя в руки и говорить спокойно, но голос её дрожал. – Судите сами, ваше сиятельство, чего я буду стоить как гувернантка, если стану беспокоить вас из-за каждого пустяка?

– Пустяка?! – взорвался князь. – Он обращается с вами, как с дворовой девкой! Отчего вы не сумели внушить этому паршивцу уважения к себе?!

– Оттого, что очень трудно переломить в ребёнке то, что воспитано родителями, – сдержанно заметила Вера, глядя через плечо князя на затянутое рябью озеро. – Серж повторяет то, что ему внушено с малолетства, только и всего. Гувернантка для него прислуга, а обращению с прислугой он не мог выучиться нигде, кроме как в собственной семье.

– Вы… вы забываетесь, госпожа Иверзнева! – хрипло, гневно выговорил Тоневицкий. – Не вам судить об обращении с прислугой в этом доме, и…

– Человек не может не судить о том, что напрямую его касается! – коса нашла на камень, и Вера тоже повысила голос. Они стояли возле опустевшей голубятни и смотрели друг на друга как кровные враги, а над ними в свинцово-сизом небе кружила стая голубей.

– Кто же ещё, по-вашему, мог внушить мальчику мысль о том, что бедность – оскорбительна? Что труд – удел рабов, что он унижает достоинство дворянина?! Я сама – столбовая дворянка по матери и по отцу, ваше сиятельство, но мне противна мысль о том, что я буду сидеть на шее матери или старших братьев! Я – которая уже несколько лет сама зарабатывает свой хлеб! Вам это кажется смешным и унизительным – что ж, не смею вас разуверять! Но, по-моему, в сотню раз оскорбительней быть приживалкой у богатых людей, которые ничем не лучше тебя! Исполнять их прихоти! Передавать сплетни! Каждый миг дрожать, что тебя выкинут на улицу, как собачонку! Выпрашивать копейки у богатых родственников! Сколько таких приезжает к вам по праздникам, и их не пускают дальше передней? Сколько несчастных женщин, вдов и сирот, ищут милости у ваших сестёр?! Я, слава богу, зарабатываю на жизнь сама и считаю счастьем то, что могу посылать своё жалованье матери! По сравнению с этим капризы невоспитанного мальчика – сущий пустяк!

Небо над голубятней вдруг раскололось, осветив весь сад бледно-голубым блеском молнии, яростно грохнуло. Вера умолкла. Князь молча, пристально смотрел на неё; в его глазах, казалось, не было никакого выражения. «Ну, вот и всё… – спокойно подумала Вера. – Я уволена». По листьям деревьев, по примятой траве забарабанил дождь, несколько холодных капель упали на лицо Веры.

– Идите в дом, мадемуазель Иверзнева, – медленно, словно раздумывая над каждым словом, сказал Тоневицкий. – Начинается гроза. Уверяю вас, Серж будет наказан.

– Станислав Георгиевич! – взмолилась Вера. – Ради бога, не надо!

– Не надо? Вы изволите говорить – не надо? – Князь холодно улыбнулся. – После того, как сами напомнили мне о том, что вы – дворянка и мой сын нанёс вам оскорбление?

– Но, ваше сиятельство… Ручаюсь, Серёжа попросит прощения, и…

– Просить прощения мой сын не будет, – решительно перебил её Тоневицкий. – Это один из недостойных способов избежать наказания… которое он вполне заслужил.

– Я прошу вас, Станислав Георгиевич… – убитым голосом проговорила Вера. – Серж – вовсе не дурной мальчик, я хотела бы сама…

– Ваше дело, мадемуазель, учить его языкам и грамматике, – снова оборвал её князь. – Прочее – моя обязанность как отца.

– В таком случае позвольте мне завтра же уехать отсюда, – глухо сказала Вера, вытирая с лица капли дождя и глядя на мечущийся под ветром сад. – Я не вижу резона заниматься с вашими детьми, если они с самого начала будут меня ненавидеть. Не спорю, мне жаль терять хорошее жалованье, но вы не оставляете мне выбора. Мне, право, очень, очень жаль.

– Вы… серьёзны, мадемуазель? – впервые в голосе Тоневицкого просквозило что-то, похожее на изумление.

– Да. – Вера изо всех сил старалась говорить уверенно, но мешал вставший в горле комок. – Разумеется, жалованье за этот месяц я не вправе получать. Буду очень благодарна, если вы предоставите мне лошадей до станции.

Некоторое время князь молчал. Вера чувствовала, что он не сводит с неё взгляда, но упорно смотрела в сторону.

– Что ж, как будет угодно, – наконец сухо сказал Тоневицкий, коротко поклонился и, перехватив ружьё, зашагал в сторону дома. Вера, растерянная, едва сдерживающаяся, чтобы не заплакать, пошла за ним.

Гроза бушевала всю ночь. Аннет страшно боялась грома и молнии, и Вера полночи провела возле её постели, успокаивая, уговаривая, крестя и рассказывая сказки. В конце концов ей пришлось взять дрожащую девочку к себе в постель. Аннет тут же успокоилась, пробормотала: «Je vous aime, mademoiselle…» – и, обняв Веру за шею, заснула. Вера же, боясь пошевелиться и свалиться с узкой кровати на пол, до утра пролежала без сна, морщась от боли в затёкшем теле и глядя на вспышки молний за окном. От отчаяния хотелось разреветься.

«Доигралась… Дура! Такое прекрасное место, сто рублей в месяц, где бы ещё ты нашла эти деньги?! Даже рекомендации теперь не дадут… Зачем ты полезла в спор, кому тут нужны твои мысли, твои бесценные выводы?! Гувернантка! Ещё вздумала козырять своим дворянством! Права была мама, нет сил обуздать характер – выходи замуж, а не иди в гувернантки! Завтра вот поедешь домой несолоно хлебавши! Расхвасталась, что сама зарабатываешь на хлеб, а где теперь найти место?! Как жаль, боже, как жаль, Коля едва начал делать успехи, и Аннет – умница… А этот папенька ещё отправит её в институт! Учить французский и манеры! – Но тут же, вспомнив о произошедшем, Вера яростно одёргивала себя: – Мало тебе, дура?! Думай теперь, как прокормить себя! Вперёд, может, умнее будешь!» Совершенно измучившись и даже немного поплакав, Вера, наконец, уснула на краю кровати тревожным, неспокойным сном.

Утро было свежим и ясным. Ранние лучи блестели на забрызганных водой окнах, в кустах радостно гомонили птицы. Вера спала мёртвым сном и проснулась только от вежливого голоска Аннет:

– Мадемуазель, к завтраку звонили!

«О господи!!!» Вера вскочила на кровати, испуганно глядя по сторонам. Аннет, игравшая в своей постели с куклой, подарила ей весёлую улыбку.

– Аннет, бо-оже… Что ж вы не разбудили меня! Мы опоздаем, видит бог, опоздаем!