Сергей иногда навещал Циммермана, уговаривал не сдаваться, предлагал обратиться в Генпрокуратуру, к газетчикам — ну не спускать же гаду! Кому нужно это гипертрофированное христианство?! Но Циммерман уже ничего в этой жизни не хотел, он только жалел, что у него здоровое сердце и проживет он еще лет пятнадцать — двадцать, не меньше. А как?

Но Сергей не мог этого так оставить. Просто не мог. Внутри все бунтовало и требовало справедливости. Не мести, нет. Месть бессмысленна. Можно избить обидчика, можно убить, можно покалечить или унизить, но это не вернет здоровья доктору Циммерману. А его нужно вернуть, ведь Циммерману всего сорок пять, у него жена и дети, он прекрасный врач.

Сергей обзвонил все московские клиники челюстно-лицевой и пластической хирургии, офтальмологические центры. Да, Циммерману могли восстановить лицо, а если не затягивать, то и зрение, а в Германии обещали вернуть способность говорить. Но всюду на подобного рода операции требовались деньги — большие, и такую сумму не могли собрать друзья и коллеги. Речь шла минимум о двенадцати — пятнадцати тысячах долларов. И собирать их нельзя было годами — глазные нервы и голосовые связки со временем просто атрофируются, и Циммерман навсегда останется инвалидом.

Владелец бультерьера должен заплатить, решил Сергей. Не в переносном, а в прямом смысле. Если у него хватило денег купить милицию и следствие, хватит и на операции. Осталось убедить его в том, что он должен это сделать.

И с этого момента все свое свободное время Сергей посвящал наблюдению за собаководом. В милиции удалось узнать только имя — Артур Горшков, адрес и место работы назвать отказались, так как по делу о нападении на Циммермана господин Горшков не проходил даже в качестве свидетеля. Но нашел Сергей его быстро, свидетелей происшествия было предостаточно. Они боялись давать официальные показания, но поговорить по-человечески с врачом, коллегой пострадавшего доктора, были не против — Циммерману-то все сочувствовали, просто своя жизнь была дороже, Горшков, похоже, был самый настоящий бандит.

Источником наиболее полной информации о Горшкове стал Семен Трофимович Пустореченков — продавец газетного киоска лет шестидесяти. Трагедия произошла буквально в нескольких шагах от его рабочего места, и он, высунувшись в окошко, видел, как все было.

— Я этого головореза почти каждый день вижу, — рассказывал Семен Трофимович. — Он мимо меня на своей «ауди» проезжает, и, когда со своим крокодилом гулять выходит, тоже иногда вижу. Живет он тут неподалеку. В седьмом микрорайоне, а точнее не скажу. У них, у этих «новых русских», мода такая дурацкая: всюду с собой своих собак таскать. Нет бы выгулял утром и вечером, как нормальные люди, они их и в магазин с собой, и в ресторан… А чтоб такую зверюгу кормить, сколько денег надо?! Дрессировать ее, родословные там, случки…

— А чем он на жизнь зарабатывает, по-вашему? — поинтересовался Сергей. — Бизнесмен?

— По повадкам скорее рэкетир. Бандюга, одним словом, или браток по-теперешнему. Был бы он крутой бизнесмен, у него бы охрана была и жил бы он не здесь, хоть и новый район, но не очень престижный, а скорее, в особняке где-нибудь вообще за городом. — Пустореченков почесал голову. — И мелким бизнесменом он тоже быть не должен, такие отморозки или поднялись, или перестреляли их уже в девяностые. А отморозок же натуральный: собаку на живого человека натравить! Он же вот тут стоял, ну в шаге от меня. Из магазина, видно, шел, пакет у него еще был в руке, бутылка там какая-то и консервы — собачьи, наверное. Я сам слышал, как он сказал «фас» и на доктора показал. Этот пьяница с кирпичом, он, как стекло в машине разбил, а доктор вылез его ловить… так пьяница на ту сторону улицы метнулся, чуть под колеса встречной машины не попал. Что, этот бандюга стал бы свою любимую псину под колеса посылать? Как же! Ему, говорят, присудили ее усыпить, а он чихать хотел на это! И сегодня я его с ней видел, и завтра она никуда не денется. Вот англичане, культурная нация, у них, я слышал, бультерьеры вообще запрещены.

— А показать вы мне его сможете? — спросил Сергей. Как борются со своими отморозками культурные нации, его сейчас интересовало меньше всего.

Пустореченков немного помолчал, и Сергей уже решил, что все напрасно. Но нет, продавец газет таки решился.

— Покажу, только когда он будет домой ехать — не знаю. Он иногда рано едет, а иногда, когда я закрываюсь в восемь, его еще нет. Но только, сами понимаете, если что — я вас не знаю и никогда не видел…

Сергей просидел у Семена Трофимовича долго. Тот пригласил его внутрь киоска, угостил чаем из термоса. Как водится, не обошлось и без врачебных консультаций — молодой эскулап лишний раз убедился, что наши люди при встрече с врачом не могут не рассказать о своих болячках. Пришлось пощупать киоскеру поясницу, со слов диагностировать мерцательную аритмию его жене, выдать экспертное заключение: правильно ли лечат в районной поликлинике геморрой и подагру. Оказалось, правильно, чем и пациент, и доктор были удовлетворены. В общем, не сказать, чтобы время прошло незаметно, но все-таки…

Артур Горшков проехал в начале седьмого вечера. Сергей спешно простился с Семеном Трофимовичем и заторопился вслед «ауди». Машина медленно въезжала в длинную арку метрах в двадцати от киоска.

За аркой был двор-колодец: четыре длинные шестнадцатиэтажки по периметру, внутри — детский сад, спортплощадка, огороженная автостоянка. Горшков оставил машину на стоянке, достал из багажника большую спортивную сумку и зашагал к своему подъезду.

Сергей успел хорошо его рассмотреть. Горшков был похож на культуриста — под расстегнутым пальто обтягивающая водолазка, и под ней мышцы так и бугрились. Лицо гладкое, почти смазливое, брюнет, волосы длиннее подбородка, небритость двух-трехдневная, улыбочка самоуверенная. Короче говоря, мачо — женщинам такие нравятся. На «быка» не похож, слишком чистенький, прилизанный, но в чьей-то свите таскаться может, потому что на самостоятельного бизнесмена действительно не тянет — на лбу написано, что в голове пусто: была б там мышца, накачал бы, но и мышцы там нет, это доктор Великанов знал достоверно.

На следующий день заступать на дежурство Сергею нужно было вечером, и с раннего утра он устроился в машине сразу за аркой со стороны улицы. Горшков появился около девяти. Сергей, стараясь не мозолить глаза, пристроился ему в хвост, проводил до центра. Культурист вошел в красивую дверь под вывеской «Благотворительный фонд „Ольвия“, а Сергею пришлось часа два скучать. Наконец около одиннадцати к крыльцу подкатили вереницей два джипа и белоснежный „линкольн“. Из дверей фонда высыпали вначале четверо жлобов, за ними, в сопровождении Горшкова и еще одного такого же рельефного красавца, лысоватый, плюгавенький мужичок, следом еще четверо мордоворотов — все расселись по машинам и отбыли. И Сергей, естественно, за ними. Плюгавенького Сергей знал. Не лично, конечно, господин Щукин — птица высокого полета: в прошлом криминальный авторитет, а ныне — бизнесмен, владелец заводов, газет, пароходов, меценат и благотворитель. Физиономия его регулярно мелькала на экране телевизора. Вполне возможно, что именно Щукин и „подписался“ за Горшкова в милиции, потому они так легко и отстали.