Раскаленный металл коснулся раны, и я ощутила запах паленой плоти, сначала сладко тлеющий, затем зловонный и едкий. Глухие стоны Эрика заполнили пещеру, его голова металась из стороны в сторону. Его левая рука вцепилась в мое бедро, а правая крепко обхватила на груди крест…

Сам Господь Бог, казалось, помогал мне… Наконец-то кинжал выпал из моей руки.

В шести бедах спасет тебя, и в седьмой раз не коснется тебя зло.

(Иов 5;19)

Я проснулась, когда лучи солнца коснулись моего лица. Вокруг меня все щелкало и шумело, тихое жужжание здесь, шепот там — невидимое перешептывание леса было вездесуще. Я подняла голову. Затхлая пещера… Сквозь лаз в нее пробивалось солнце… Я с трудом вспоминала о том, что произошло. Соломинка уколола меня в спину. Я лежала на соломе, на накидке из моего узелка. Рядом лежал Эрик, наполовину погруженный в солому и накрытый одной лишь рубахой. Повязка с кашицей из трав, которую я наложила, съехала, и прижженная рана от копья предстала передо мной во всей своей красе. Лицо его было бледным, нос заострился от истощения и изнеможения. Казалось, он еще спал. Паук изучал его голую руку. Он вскарабкался по кисти руки, переполз на запястье и устремился к предплечью. Я увидела, как он полз над изображением змеи на негнущихся щупальцах, и содрогнулась от ужаса. Осторожно, чтобы не разбудить Эрика, я надела перчатку и, превозмогая отвращение, сбросила наука с его руки. Несмотря на холод, на лбу его выступили капли пота и скатывались к подбородку. У него был жар. О небо! Нам нужно поскорей уходить отсюда. Я заботливо накрыла его своей накидкой. И тут ощутила страшный голод. В моем узелке (и как только я сохранила его!) лежал единственный ломоть хлеба, я спрятала его до лучших времен. Несмело я просунула голову через лаз в пещеру. Мы находились в глухом лесу. Высокие деревья и густой пролесок мешали как следует рассмотреть местность. И как только Эрик смог найти дорогу в такой чаще? Совсем рядом я услышала журчание ручья. Я вынула из узелка чистую рубаху и пошла па плеск воды.

Неподалеку с пещерой серебряной лентой тянулся небольшой ручей. Его кристально чистая вода сверкала в еще зыбком свете. Облака, что покрывали небосвод накануне, ушли, им на смену пришло молочного цвета утреннее солнце. Похоже, дождя не будет. Несколько заспанных русалок потягивались на фоне падающего света, я всмотрелась получше, но они уже растворились в тумане. Глыбы скалы лежали на воде, как заколдованные существа, покрытые толстым мхом. Воздух вибрировал от энергии солнца. В лесу у меня всегда возникало ощущение, что я не одна. Где были лесные призраки? Быть может, они, хихикая, наблюдали за мной из-за кустарников и листьев? Я сняла одежду и, смущенно озираясь по сторонам, спустилась к воде, чтобы лечь на спину и вытянуться во весь рост. Было до жути холодно, будто жидким льдом охватило все мои члены, охладило боль и разбудило во мне жизненные силы. Я оттерла грязь на теле, вымыла пропитанные потом волосы и как следует вымыла испачканное кровью лицо. Холодная вода немного приглушила боль. Когда водная поверхность стала гладкой, как стекло, я склонилась перед ней, как перед зеркалом. Полосы ярко-красного цвета, проходившие поперек моего лица, были заметны. Шрамы вовсе не к лицу невесте. С фрау Аделаидой я теперь, и вправду не могу равняться. Что бы сказал отец, увидев меня! Он стал бы негодовать, в ярости избил бы — на душе у меня стало совсем тяжко. Но не сейчас, Элеонора, думать об этом, не сейчас.

Что-то ползло по моему бедру. Я посмотрела вниз, собираясь поймать насекомое… Кровь струилась по внутренней стороне моего бедра, капая в воду, капля за каплей, как обычно, каждый месяц, по определенному для женщин матерью-природой циклу. Я прикусила губу. Надо же, именно сейчас и здесь! Я разорвала рубаху, которую хотела использовать как перевязочный материал, и одну половину использовала для себя и только потом опять надела брюки. Вторую половину я выстирала.

Холодный ветер шевелил кроны деревьев, заставляя меня дрожать от холода. Как я тосковала по теплу: лето с ароматами цветов и созревающего жита наступит еще так нескоро. Я потрясла тяжелыми прядями волос, которые доходили мне почти до щиколотки, и потрогала их рукой. Они свалялись, и прежде чем расчесать их, прошла бы целая вечность. И опять появятся вши. Я тихо выругалась. Всего несколько недель назад я избавилась от зимних вшей. В последний раз отжав волосы, в скверном расположении духа я пошла к пещере.

Эрик выглядывал из расщелины скалы, лицо его было суровым.

— Где вы были?

— Купалась в ручье.

Он закусил губы.

— Я уж было подумал, что вы сбежали, — как бы между прочим произнес он.

— И куда же? Я не имею ни малейшего понятия, где нахожусь.

— Гмм…

Некоторое время он рассматривал меня, наморщив лоб, не шевелясь. Потом предпринял попытку спуститься вниз по выступу скалы.

— Куда ты?

— Мыться, — ответил он, неторопливо и осторожно карабкаясь дальше.

— Мыться? — вырвалось у меня.

Я ударила себя по губам. Краска стыда залила мое лицо. Он весь напрягся. Глаза его превратились в узкие щелки, губы вытянулись в узкую полоску когда он преодолел последний участок скалы и очутился настолько близко от меня, что я смогла ощутить на своем лице его горячее дыхание.

— Даже слепой увидит, что во вшивом замке вашего отца лошади чище людей, — прошипел он. — Но знайте же, фройляйн, что там, где я вырос, принято регулярно мыться, у нас есть бани, а вы считаете нас грязными варварами… Мы при этом пользуемся хорошим, нежным мылом. Когда я жил достойно, как и подобает человеку, то привык по утрам смотреться в зеркало, а не соскабливать, как теперь, слой грязи! — сказав все это, он удалился.

Его слова задели меня, я посмотрела ему вслед. Грязные, неопрятные конюхи и на самом деле были отличительной чертой замка отца. Но Эрик больше не был конюхом. Я могла бы сейчас дать руку на отсечение!

Я медленно вошла в пещеру, пытаясь завязывать в узлы локоны волос, чтобы хоть чем-то занять руки. Неужели наш замок действительно был таким уж медвежьим углом, как он утверждает? У нас имелся даже сортир, что встречалось не так часто и не везде. И прачечная, и помывочная, запиравшаяся изнутри на засов, чтобы можно было спокойно мыться…

Интересно, как мог выглядеть его родительский дом? Королевский двор, крепость с многочисленными залами и башнями, с бессчетным количеством прислуги, дом, где кто-то один отвечал за грязные сапоги… Я уставилась на вершины деревьев. Сын короля, выросший среди витязей и дам, не уступавших по красоте Аделаиде, — невольно я сверяла все это с корявым зигзагом судьбы, который изменил всю мою жизнь. Что я представляла собой сейчас… изуродованная глупая девушка с Эйфеля — северо-западной части Рейнских сланцевых гор, дочь невеликого по своему значению свободного графа… Отвратительная и грязная. Эта мысль здорово задела меня. Отвратительная и грязная… И первым движением моей души было намерение тут же собрать свой узелок и бежать домой, где меня воспринимали такой, какая я есть, где меня не обижали на людях. Но разве мы не находились здесь, в лесной чаще, и не зависели друг от друга?