Ирина Афанасьевна недолго радовала окружающих своим характером, своим задушевным, глубоко потрясающим пением. Вскоре после ее замужества доктора запретили ей петь или, лучше сказать, много петь: вовсе не петь было для нее всё равно что не жить; доктора нашли у нее какое-то расположение к аневризме. Когда ее, по обыкновению, обступали, прося спеть еще что-нибудь, она отвечала: «Нет, будет, будет, мне не велят много петь, сердце что-то не в порядке». Года два после нашего свидания в Гейдельберге, в Москве состоялся какой-то концерт, устроенный любителями музыки; Ирина Афанасьевна принимала тоже в нем участие. Она запела своим звучным голосом, вдруг голос ее оборвался и она упала; все бросились к ней, но она уже не дышала… Между присутствующими нашелся медик, который сказал: «Всё кончено, это разрыв сердца».

Греков был неутешен; всем тяжело было сознание, что ее голос смолк навсегда: он как птичка вырвался из клетки, взвился, залился последней песней и исчез бесследно…

Госпожа Маркевич (Марко Вовчок) тоже находилась в то время в Гейдельберге; она приходила ко мне несколько раз с какой-то соотечественницей, чью фамилию я не могу припомнить; потом я встретила госпожу Маркевич еще раз с мужем и маленьким сыном. Господин Маркевич казался очень озабочен и печален; на добродушном лице его читалось глубокое уныние: он собирался обратно в Россию с нежно любимым ребенком и старался склонить жену к возвращению на родину, но она была непоколебима, решила остаться одна за границей и привела в исполнение свое намерение…

Еще до моего отъезда из Лондона Герцен получил от сына письмо, которое его очень огорчило и встревожило: Александр Александрович находился в Берне, имел комнату и стол в доме старого профессора Фогта и влюбился в его внучку Е.У., которая жила тогда у бабушки. Александр Александрович просил у отца позволения жениться на этой девушке, которой было только шестнадцать лет. Герцен находил, что сын его тоже слишком молод, чтобы решиться на такой важный шаг; вдобавок на дне души его таилась мечта, что сын его, если женится, то непременно на русской; ту же мечту он питал и относительно дочерей, но ему не дано было увидеть осуществление своих желаний. Долго переписываясь с сыном по этому поводу, он наконец уступил просьбам и согласился на брак.

Семейство невесты жило в Америке, но вскоре родственники приехали для свидания с родными в Швейцарию. Мать и отец Е. охотно согласились на выбор дочери, потому что знали Герцена и питали к нему беспредельное уважение. Провожая из Берна родственников невесты, которые пробыли в Европе более полгода, Александр заехал к нам в Гейдельберг и познакомил меня со своей будущей женой.

Вернувшись из Лондона, зять мой стал собираться обратно в Россию и вскоре простился с нами. Мы поехали его провожать на дебаркадер железной дороги со всеми детьми, которые, расставаясь ненадолго с отцом, весело кричали ему в пять голосов:

– Прощай, пап