Серно-Соловьевич сопровождал нас, осмотрел очень тщательно весь сад и был очень мил и внимателен с детьми. Он пробыл в Лондоне еще несколько дней, в продолжение которых видался постоянно с Герценом и с Огаревым, к которым относился с большой теплотой и уважением. В то время дурные качества его дремали или не было еще тех обстоятельств, которые вызвали их наружу. Позже мне придется еще говорить о нем во время нашего пребывания в Шато де ла Брасьер близ Женевы. Больно вспоминать, как такой умный, развитой человек погиб вдали от родины, из самолюбия, зависти и тоски, не принеся никакой пользы своему отечеству; но я должна говорить о нем не столько, чтобы уяснить себе его личность, сколько потому, что в отношении к нему проявились так резко в Герцене присущие ему чувства великодушия, доброты и жалости, доходившие до невероятной степени.

Николай Серно-Соловьевич – Железнодорожники – Случай у Трюбнера – Краевский – Чернышевский – Князь Долгоруков – Русские дамы – Дрезден – Марко Вовчок – В Швейцарии – Профессор Фогт и его семья

Через несколько месяцев после отъезда Александра Серно-Соловьевича явился к Герцену его старший брат, Николай Серно-Соловьевич. То был человек совершенно иной: занятый исключительно общими интересами. Быть может, он был несколько менее даровит, менее интеллигентен, чем его младший брат, но имел большой перевес над ним в других качествах: он был необыкновенно прямого характера; в нем сочетались редкое благородство, настойчивость, самоотвержение, что-то рыцарское. Герцен с первого свиданья прозвал его Маркиз Поза.

На открытом, благородном лице Николая Серно-Соловьевича читалось роковое предназначение: можно ли было уцелеть такому открытому существу, упрямо, беззаветно преданному своим убеждениям, в то трудное время, которое наступило после освобождения крестьян, после попытки польского восстания? Тогда появился «Великоросс»; нам передавали, что его нашли у Николая Серно-Соловьевича; после допросов он был сослан в Сибирь. Весть о его дальнейшей участи не дошла до Герцена; младший брат его, Александр, успел уехать или бежать в Швейцарию.

В то время, когда мы жили еще в Park-house, приезжали к Герцену два русских семейства, то есть два товарища по постройке железных дорог, каждый с женой; у одного из них была премиленькая дочка Лёля лет четырех. Эти соотечественники нас очень радовали, напоминая нам живо Россию пением под фортепьяно русских песен; маленькая черноглазая Лёля в русском костюме плясала под них. Герцен и Огарев стояли взволнованные, грустные и обрадованные в одно и то же время: они мысленно переносились на родину, прошедшее воскресало для них… Эти несколько светлых дней, проведенных в Лондоне с двумя семействами, долго вспоминались нами; мы как будто в те дни побывали в России.

В это же время приехал из России Василий Иванович Кельсиев с женой Варварой Тимофеевной. Последняя была прямая, простодушная женщина, вполне преданная мужу. Он был умный, самолюбивый и нерешительный. Кажется, он получил место на [острове] Ситху, чтобы прослужить там шесть лет, и теперь плыл туда на корабле, который бросил якорь близ английского берега. Кельсиева взяло раздумье, и он решил не ехать на Ситху, а отправиться в Лондон. Приехав в столицу Англии, он узнал о Герцене и написал к нему, прося работы; тогда Александр Иванович пригласил его к себе. Прежде чем найти ему работу, Герцен желал узнать Кельсиева лично, чтобы сообразить, чем тот мог бы заняться.

Кельсиев явился в назначенный день, разговорился с Герценом о многом и, между прочим, рассказал Александру Ивановичу, как ехал на Ситху, а остался в Англии. Александр Иванович не одобрял мысль об эмиграции. «Соскучитесь без дела, – говорил он Кельсиеву, – русский здесь всё как отрезанный ломоть». Но Кельсиев объявил, что это дело решенное и он ни за что не поедет на Ситху. Кельсиев был филолог, мне кажется; он взялся перевести Библию на русский язык. Когда перевод этот появился в печати и в России было дозволено переводить Библию, Кельсиев с жаром, со страстью занялся этим делом. Кроме того, он давал уроки русского языка Наташе Герцен, так как Благосветлова уже не было в Лондоне. Таким образом, Кельсиев стал жить в Лондоне своим трудом, хотя и очень бедно.

Переписываясь довольно часто с Александром Ивановичем, Тургенев прислал ему однажды малороссийские повести Марко Вовчок, которые привели Герцена в неописанный восторг. Иван Сергеевич писал, что автор этих рассказов, госпожа Маркевич, – очень милая, простая, некрасивая особа и она намерена скоро быть в Лондоне.

Действительно, госпожа Маркевич не замедлила явиться в Лондон с мужем и маленьким сыном. Господин Маркевич казался нежным, даже сентиментальным, чувствительным малороссом; она, напротив, была умная, бойкая, резкая, на вид холодная.

Посидев в салоне, мы вышли в сад; их маленький сын обрадовался саду, бросился на лужайку и стал валяться в траве; мать останавливала его, отец защищал.

– Маша, – говорил он нежно жене, – он восторгается природой, воздухом, оставь его.

– Но он может восторгаться природой, – отвечала она резко, – и не пачкая рубашку.

Она рассказывала Герцену, что вышла замуж шестнадцати лет, без любви, только по желанию независимости. Действительно, Тургенев был прав, она была некрасива, но ее большие серые глаза были недурны, в них светились ум и малороссийский юмор; вдобавок она была стройна и умела одеваться со вкусом.

Маркевичи провели в Лондоне только несколько дней и отправились на континент, где я их впоследствии встретила, кажется, в Гейдельберге. Едва Маркевичи оставили нас, как Герцен получил из Петербурга письмо, которое ужасно поразило нас всех: ему сообщали, что у книгопродавца Трюбнера находится шпион между приказчиками, а именно поляк Михайловский. Являясь за книгами к Трюбнеру, русские предпочитали обращаться к Михайловскому, потому что он немного говорил по-русски; они просили сообщить им адрес Герцена. Михайловский с готовностью спешил вручить им написанный для них желаемый адрес и вместе с тем старался в разговоре выведать имя посетителя, что вовсе не представляло затруднений, так как русские ужасно доверчивы и легкомысленны. В конце письма было сказано, что Михайловский, набрав порядочное количество имен, подал донос, приложив список, русскому посланнику в Лондоне: последний отправил всё прямо государю. К счастию, государь, не прочитав, бросил список в камин.

Это происходило до возмущения в Польше; тем не менее Герцен решил удалить Михайловского из лавки Трюбнера. Для этой цели Герцен, Огарев, Тхоржевский и Чернецкий собрались и отправились все вместе к Трюбнеру. Герцен сообщил последнему причину их появления; тогда Трюбнер попросил Герцена и его друзей в соседнюю комнату, где все сели и куда вызвали Михайловского. Последнему были предложены разные вопросы по поводу его поведения относительно русских и доноса, сделанного им русскому посланнику. Михайловский растерялся, ужасно побледнел, стал говорить несвязные речи, но оправдаться никак не мог.

Отозвав Трюбнера в сторону, Герцен рассказал ему, как узнал о проделках Михайловского, и просил Трюбнера не держать его долее, если он хочет продолжать иметь книжные дела с ним (Герценом). Тогда издания Александра Ивановича расходились очень хорошо, поэтому Трюбнер пожертвовал Михайловским для Герцена. Наконец Михайловский встал и сконфуженно удалился, говоря: