читала книгу, изредка поглядывая на вошедших, деликатно грызла конфеты и даже угощала ими дежурного, который в качестве ответной любезности предложил ей чашку чая и несколько овсяных галет.

Когда Гатри, перехватив в ближайшем пабе пару сэндвичей, вернулся в отделение, настырная молодая леди всё ещё была там и выглядела такой безмятежной, будто не сомневалась, что её терпение будет вознаграждено.

* * *

Инспектор Тревишем, несмотря на вид сдержанный и солидный (и даже несколько старомодный благодаря пышным бакенбардам), в душе являлся истинным поклонником прогресса и питал пристрастие ко всевозможным техническим новинкам и передовым методам расследования. Стремительно менявшийся на глазах мир не повергал его в уныние, наоборот, ускорявшийся темп жизни он находил тонизирующим и, невзирая на зрелые годы, горячо интересовался всем вокруг.

Выходец из уважаемой докторской семьи, в которой ценили традиции и преемственность поколений, в юности он преодолел немало препятствий, чинимых родными, чтобы самостоятельно избрать поприще, где мог бы с честью трудиться на благо своей страны. Таковым поприщем стала для него служба в полиции. Сейчас, когда он приобрёл необходимый опыт и репутацию, в семье признали, что решение его было верным, а достижения весьма существенными.

Высокий, широкогрудый, с великолепной выправкой, приобретённой во время войны, он обладал приятной наружностью, ясным взглядом и умением отделять зёрна от плевел и следовать к цели максимально коротким путём. Его напористость и честолюбие не всем были по нраву, но благодаря военным заслугам и покровительству вышестоящих коллег инспектор Тревишем числился в главном управлении на хорошем счету и со дня на день мог ожидать повышения.

Терпимый ко многим людским недостаткам (ни в коем случае не порокам, нет, тут его позиция отличалась непримиримостью), он совершенно не переносил лишь двух вещей: разгильдяйства и пустопорожних рассуждений. И в этот день ему предстояло столкнуться и с тем, и с другим.

Без четверти три пополудни Тревишем прибыл в отделение и, кивнув дежурному, направился к себе. Он не обратил внимания на молодую особу, сидевшую на скамье возле конторки, но, когда она, на два корпуса опередив сержанта, вошла в его кабинет, инспектор вопросительно посмотрел сначала на Гатри, а потом на неё.

– Добрый день. Чем могу быть полезен, мисс…

– Адамсон, сэр. Меня зовут Оливия Адамсон.

– А я говорил, сэр, что вы очень заняты! Честное слово, говорил, но мисс меня не послушалась, она… – Гатри, по обыкновению, запричитал, застыв на пороге и подавшись вперёд всем своим неуклюжим телом.

– Всё в порядке, сержант, – взмахом руки Тревишем отпустил его и перевёл взгляд на гостью. – Прошу, присаживайтесь. Адамсон, Адамсон… Пианист Джон Адамсон, случайно, не ваш родственник?

Оливия заколебалась. После короткой, но не укрывшейся от внимания инспектора паузы, она кивнула.

– Это мой отец, сэр.

– Надо же, – сдержанно восхитился Тревишем. – Выдающийся музыкант, по моему мнению. Несколько лет назад я был на его концерте, и, признаюсь вам, это было незабываемо. Мало кто в состоянии так виртуозно раскрыть суть Моцарта. Ну, вы и сами, безусловно, это знаете. Гордитесь отцом, мисс Адамсон?

Оливия вынужденно кивнула, и эта ложь далась ей нелегко.

– Что привело вас сюда, мисс Адамсон? И почему именно ко мне?

– Так вышло, сэр, что ко мне в руки попала улика, проливающая свет на гибель Люсиль Бирнбаум, случившуюся две недели назад в мюзик-холле «Эксельсиор», что на Гроув-лейн, – бойко заговорила она, стараясь быть убедительной. – Смерть этой женщины сочли несчастным случаем, но у меня имеются веские основания предполагать…

Пока она говорила, инспектор опустил взгляд и принялся незаметно, но очень внимательно рассматривать её высокие ботинки на шнуровке с легкомысленной меховой оторочкой. Дело в том, что Тревишем за годы службы в полиции выработал собственную довольно любопытную теорию, согласно которой о характере и склонностях каждого индивидуума можно было судить по его обуви. Здесь имело значение всё: высота каблука, форма мыска, цвет и материал, из которого были изготовлены туфли или ботинки респондента. Он даже вёл собственную картотеку и в глубине души лелеял надежду, что когда-нибудь его многолетний труд будет оценён по достоинству.

– …что она была убита, сэр. И у меня есть доказательства этого, – закончила Оливия.

Изучив обувь посетительницы, Тревишем успел сделать вывод, который вряд ли польстил бы визитёрше, озвучь он его вслух. «Впечатлительная, излишне эмоциональная юная особа, которую как магнитом притягивают истории об убийствах и таинственных происшествиях» – вот как звучал бы его вердикт, облеки он его в слова. Тем не менее он постеснялся сразу же выставить дочь своего кумира и решил уделить ей несколько минут.

– Что же это за доказательства? – подавшись вперёд, со всей возможной серьёзностью поинтересовался он. – Надеюсь, мисс Адамсон, вы захватили их с собой?

– В том то и дело, сэр, что они исчезли, – и Оливия рассказала о том, как ей в руки попала коробка с вещами Люсиль, и как она обнаружила на подошве её танцевальных туфель застывшее маслянистое вещество, и как, забравшись на декорации, провела тщательный эксперимент. – И вот, сегодня утром, инспектор, коробки под кроватью не оказалось. Она пропала. Что вы обо всём этом думаете, сэр?

Уважение, которое инспектор Тревишем питал к музыканту Джону Адамсону, было так велико, что ему и в голову не пришло высказать вслух то, что он обо всём этом думает. Вместо этого он глубокомысленно покачал головой, а затем, мельком глянув на часы, со всей серьёзностью заверил посетительницу, что новые обстоятельства, несомненно, являются чрезвычайно важными, и будут немедленно внесены в папку с делом Люсиль Бирнбаум, и в том случае, если суперинтендант сочтёт это оправданным, делу непременно будет дан новый ход.

– Я крайне признателен вам, мисс Адамсон, что вы не пожалели времени и пришли сюда, чтобы сообщить эти сведения. Будьте уверены, что выполнили свой гражданский долг, – инспектор встал и обошёл вокруг стола, чтобы самостоятельно проводить к двери утомительную гостью. – И приношу свои извинения, что вам пришлось так долго ожидать меня. Провёл всё утро в главном управлении. Насилу сбежал, знаете ли, – и он улыбнулся, ожидая, что они тепло распрощаются, довольные друг другом.

К его великой досаде, гостья осталась сидеть.

– Я понимаю, сэр, что мне нечем подкрепить свои слова, – Оливия догадалась, что Тревишем намерен избавиться от неё ровно так же, как и сержант Гатри, только в более благовоспитанной манере, и решила говорить начистоту. – Скорее всего, вы приняли меня за любительницу дешёвых сенсаций или особу, которой везде мерещатся убийства и заговоры. Вы можете навести обо мне справки у инспектора Оливера, сэр, – предложила она. – Мы познакомились с ним в Саффолке при печальных обстоятельствах, но, уверена, он меня вспомнит.