– Ну что вы, мисс Адамсон, – перебил её Тревишем, начиная раздражаться. – У меня нет причин не верить вам. Однако уж не знаю, как ведутся дела в Саффолке, но я пока что неплохо справляюсь сам и гражданское население к помощи привлекать не собираюсь.

Сказано это было с мягкой улыбкой, без всякой грубости, но Оливии всё равно показалось, что её просто-напросто выставляют за дверь. Тревишем стоял прямо напротив неё, и в его глазах она прочла нетерпение и досаду. И тогда Оливия сделала последнюю попытку привлечь внимание инспектора к своим словам.

Она встала, взяла со спинки стула пальто и кивком указала на стенд, находившийся в углу кабинета. Он весь был утыкан канцелярскими иглами с разноцветными пластиковыми бусинами, а в правом верхнем углу этими же иглами к пробковой основе были прикреплены фотографии.

Две из них представляли собой изображения пустых стеклянных витрин, а третья – плоского овального кулона из сине-зелёного камня. Кулон, в отличие от пустых витрин, был сфотографирован довольно искусно, что наводило на мысли о студийной съёмке.

– Прошу прощения, сэр, но я совсем позабыла ещё об одной детали. В коробке с вещами убитой в числе прочего я обнаружила точно такой кулон. Возможно, это распространённое украшение, и моя находка ничего не значит…

Выражение лица инспектора резко переменилось. Светскую любезность как ветром сдуло, взгляд его стал цепким и холодным.

– Где, вы говорите, видели точно такое украшение?

– В коробке с вещами убитой, которую доставили на Гроув-Лейн из вашего полицейского отделения, сэр. Кулон был в свёртке, вместе с рубиновыми серьгами и кольцом, а свёрток находился в танцевальной туфельке, подошва которой…

– Гатри! А ну, немедленно зайдите ко мне! – приказ инспектора, отданный громовым голосом, заставил Оливию вздрогнуть и испытать к несчастному сержанту сочувствие.

* * *

Так вышло, что Оливия прилично задержалась в полицейском отделении и, когда она, запыхавшаяся, растрёпанная, в сбившемся набок берете вбежала в свою гримёрную, времени оставалось в обрез. В этом был и существенный плюс – нервничать и попусту переживать было некогда.

На приоткрытой дверце шкафа висел её сценический костюм. Полупрозрачный, цвета давленой малины, с бархатными вставками по бокам, состоявший из короткого жакета и свободных брюк, пошитых на восточный манер, он ничем не напоминал первоначальный замысел, который обсуждался с Гумбертом Проппом. Оливия потрогала нежную ткань и чуть не расхохоталась – да ведь костюм сшит из того же материала, что и нарядная попонка почтенной ослицы Дженни! Не хватало лишь золочёного канта и фальшивых изумрудов.

Только она успела переодеться (на удивление, костюм оказался невероятно удобным и ничуть не стеснявшим движений), как прибежала взволнованная Эффи и принесла с собой внушительный несессер с откидывающейся крышкой. Она усадила Оливию спиной к зеркалу и принялась мягкими втирающими движениями наносить ей на лицо грим, заодно давая напутствия, как вести себя на сцене.

– Улыбайтесь, мисс Адамсон! Всегда улыбайтесь публике. Даже если что-то пошло не так, всё равно улыбайтесь! Зрители приходят в театр не для того, чтобы видеть хмурые лица артистов. Если вдруг затрепыхаетесь, то выберите из зала одного или двух человек с добрыми глазами. Какую-нибудь леди поприличнее или пожилого джентльмена. Обычно это помогает. Просто нужно представить, что работаешь программу только для них, а всех остальных не существует. И запомните: непременно ступайте на сцену с правой ноги!

У Оливии внезапно разболелся живот, и левое веко мелко-мелко задрожало. Эффи, оглянувшись на дверь, вынула из кармана фляжку с бренди, отвинтила крышку и, наполнив её до самого верха, настояла на том, чтобы Оливия опустошила её – залпом, мисс Адамсон, как лекарство! – после чего спазм ужаса на время отступил.

Когда с гримом и причёской было покончено, до выхода на сцену оставалось не более четверти часа.

Эффи спешно убежала к Лавинии Бекхайм, зато появился Филипп. Он порывисто сжал ей ладони, потом взял за плечи, встряхнул, пожелал удачи и мимоходом бросил, что её сценическим именем будет Зельда.

– Почему Зельда? – растерялась Оливия. В жизни она знала только одну Зельду – невероятной толщины цыганку, которая частенько прогуливалась возле школы Святой Урсулы для девочек, в которой она когда-то училась. Цыганка продавала тем ученицам, у которых были карманные деньги, сладости из жжёного сахара и яркие вышитые ленты, пока директриса не отвадила её, припугнув полицией.

– Ну, не нравится Зельда, тогда будешь Тельмой.

– Нет, уж лучше Зельда, – по-детски заупрямилась Оливия. – И вообще, зачем меня обязательно называть какими-то лошадиными кличками?

– Дело твоё, – Филипп покладисто пожал плечами. – Можешь выступать под собственным именем. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Слухи разносятся быстро. Если тётушка Розмари прознаёт, что ты выступаешь на сцене, да ещё и в мюзик-холле… «Эти современные девицы совсем всякий стыд потеряли! Мало нам одного позора в семье, так теперь ещё и это!» – пропищал он жеманно, делая вид, что вдыхает аромат нюхательных солей и обмахивается веером.

Оливия издала нервный смешок, но тут появилась Эффи.

– Скорей-скорей! – заторопила она Оливию. – Бродяга уже на месте. Ваш выход через три минуты.

Коридор показался Оливии бесконечным. Будто во сне она вяло перебирала ногами, а рядом, с двух сторон (это чтобы не дать ей сбежать, подумалось ей), шагали Филипп и Эффи. Последняя взялась успокаивать дебютантку, но её возбуждённый щебет возымел обратный эффект, и к сцене Оливия подошла, трясясь от ужаса, как желе.

После недавнего выступления мисс Дженни здесь, словно у выхода на римскую арену, пахло опилками и зверинцем, и Рафаил Смит, поймав затравленный взгляд ассистентки, увидел в нём ужас пополам с решимостью, должно быть, совсем как у первых христиан.

– Всё-таки Зельда или Тельма? – спросил он, обращаясь к Филиппу.

– Зельда, – ответила Оливия сиплым, как во время ангины, надтреснутым голосом.

«Послушайте, я же больна! – захотелось ей выкрикнуть. – Меня надо уложить в постель! Я больна! Я не смогу выступать!»

Оркестр заиграл начальные аккорды. Восточная мелодия лилась, как лунный свет, обещая сказку и чудо. Оливия оглянулась – ни Филиппа, ни Эффи. Только Рафаил, буравящий её пристальным взглядом из-под тёмных бровей. Внезапно он сделал шаг вперёд – такой быстрый, что она не успела отшатнуться – и, оказавшись очень близко, положил ладони ей на плечи. Под тяжестью его рук Оливию наконец-то перестала бить мелкая дрожь.

– Запомни, девочка, это Оливия Адамсон боится публики и сцены. А Зельда – нет. Зельда – ничего не боится. Зельда – самая ловкая, самая быстрая и самая удачливая ассистентка иллюзиониста. Зельде нечего бояться, публика будет