— Ты не захотела сказать мне правду? Из-за Пьера?

— Да… Он ненавидит Макария. Если бы он узнал!.. Но ничего не бойся, папа. Леони была со мной. Правда в том, что Макарий говорил мне гадкие вещи, и я изо всей силы ударила его по щеке. Конечно же, он разозлился. И… Он поцеловал меня, как скотина! Папа, я его боюсь, я не хочу больше с ним встречаться… Прошу тебя, только никому не рассказывай!

В душе Жана Кюзенака вспыхнул праведный гнев.

— Да что этот подонок себе позволяет! Если бы я был дома, я бы вытолкал его за дверь, да еще наподдал бы ногой, и с огромным удовольствием! Редчайшее ничтожество! И каков хам! Но ты не волнуйся, дальше меня это не пойдет. Обещаю тебе! Однако я съезжу к нему и прикажу никогда не являться в «Бори»! — Чуть тише он добавил: — Девочка моя! Пока я жив, с тобой ничего не случится. Вытри слезы и спокойно жди доктора Видалена. Леони приготовит нам прекрасное рождественское угощение. Забудь о Макарий! Мы просто обязаны быть счастливыми ради малыша, который скоро появится на свет!

Мари почувствовала, что на душе стало легче. Отец прав: она должна улыбаться и верить в лучшее. Ради своего ребенка.

* * *

Рождественский ужин удался на славу. Нанетт согласилась со всеми, что Леони превзошла саму себя, а девушка в ответ не переставала восторгаться блюдами, которые принесла мать Пьера.

Чета фермеров так и не смогла привыкнуть к тому, что теперь в «Бори» их принимали как дорогих гостей и часто зазывали на обед или на ужин. Нанетт чаще всего придумывала причину, по которой никак не может прийти, а про мужа говорила, что он как раз сильно занят. Чаще всего в качестве оправдания упоминалась больная овца, собравшаяся отелиться корова или сосед, который «как раз сегодня заглянет на ужин».

Но отказаться от участия в рождественском застолье Нанетт и Жак не смогли. Мари восседала во главе стола, напротив сидел ее отец. Леони всюду расставила бронзовые подсвечники, и ласковый свет тридцати восковых свечей освещал лица сотрапезников.

Нанетт в новом корсаже и с тщательно уложенными в низкий пучок волосами пыталась вести себя, «как настоящая дама». Жак снял свой привычный картуз и аккуратно причесал седеющую шевелюру.

Жан Кюзенак искренне наслаждался приятной компанией. Пьер много смеялся, с удовольствием играя роль хозяина дома. Этим вечером он показался Мари еще привлекательнее, чем обычно. Быть может, этому способствовали серый костюм и зеленый шелковый галстук, а может, короткая бородка, которую он отпускал с недавних пор.

На столе появилось шампанское и домашние бисквиты, потом Нанетт, Пьер, Леони и Мари по очереди спели по песне.

Прекрасно исполнив в два голоса «Ave Maria», девушки предались воспоминаниям о праздновании Рождества в Обазине.

Леони рассказала о случае, имевшем место во время полуночной мессы под сводами аббатской церкви Святого Стефана. Маленькие воспитанницы приюта тогда здорово повеселились, поглядывая на сестру Юлианну, кончик носа и щеки которой были в муке.

— У сестры Юлианны одна страсть — кулинария! Она отправилась в церковь прямо от печки. Она пекла для нас булочки, бедняжка! Как забавно сестра Женевьева знаками пыталась дать ей понять, что нужно вытереть лицо!

Когда же Мари вспомнила о том, с каким обожанием всегда смотрела на младенца Иисуса в колыбели, то незаметно для себя положила руки на живот. Ребенок шевельнулся в ее чреве, и на губах будущей матери заиграла нежная улыбка.

— Я так любила Божественное Дитя, что мне было стыдно грызть розовые леденцы в форме младенца, которыми угощали нас дамы-благодетельницы из Брива. Мне казалось, я совершаю грех, но это было так вкусно! Потом я просила прощения…

Жан Кюзенак расхохотался. Мари тоже залилась смехом, порозовев от удовольствия.

Нанетт присоединилась к общему веселью и сказала сквозь смех:

— Слово Нанетт: своего малыша наша Мари грызть не станет, она его зацелует!

Обитателям «Бори» стало казаться, что Нанетт всегда жила в хозяйском доме. Распоряжения славная женщина раздавала без счета и весьма любезным тоном, который, тем не менее, не допускал возражений.

Жану Кюзенаку не пришлось долго упрашивать мать Пьера пожить немного в одной комнате с Мари. Приближался момент родов, и всерьез обеспокоенная молодая женщина все настойчивее просила: «Хочу, чтобы моя Нан была со мной!»

Пьер перебрался ночевать в каморку на чердаке, в которой обреталась Мари в те времена, когда прислуживала мадам Кюзенак. Для него это стало настоящим облегчением, ведь теперь, оказавшись в одиночестве под крышей, он мог курить в свое удовольствие и спокойно спать не просыпаясь от малейшего шороха, чтобы убедиться, что с супругой все в порядке.

Наступила оттепель, однако после нескольких мрачных и грязных дней вернулись холода, а с ними и снег. Леони тщательно следила за тем, чтобы все печи в доме работали исправно, как если бы малейшее падение температуры угрожало жизни ее дорогой подруги.

Наконец однажды вечером Мари схватила Нанетт, которая как раз расправляла простыни на ее постели, за руку.

— Нан, я что-то чувствую… Мне больно!

— Значит, моя крошка, время пришло. Самое главное — не волнуйся. Торопиться-то нам некуда.

Всю ночь тело Мари терзали мучительные спазмы. Леони то и дело поднималась на второй этаж за новостями. Дважды стукнув в дверь спальни Мари, она заглядывала в узкую щелочку и спрашивала:

— Все хорошо?

— Конечно, — с достоинством отвечала Нанетт.

— Не пора ли послать за доктором?

— Пока рано, дорогая. Возвращайся на кухню и займись вязанием, раз уж не ложишься!

Несколько часов назад Леони заявила, что ни за что не ляжет спать этой ночью. Девушке хотелось, пусть и возле подруги, заботиться о ней и ребенке, который скоро должен был появиться на свет. Поэтому она устроилась в столовой, поближе к камину, и всю ночь молилась о здоровье и благополучии тех, кого любила. Мари не жаловалась, но при каждой схватке по ее щекам текли слезы. Молодая женщина была бледна и сильно нервничала. Нанетт сообщила об этом пришедшему навестить дочь Жану Кюзенаку:

— Я все время говорю ей, что нечего бояться, но она вся сжимается, бедняжка! Ребенок еще высоко и родится нескоро.

В те времена через это испытание проходили все семьи. Мари больше не могла сдерживать крики боли, Леони ждала в кухне, без конца подогревая воду в больших кастрюлях. Пьер предпочел отправиться на ферму, чтобы помочь отцу в хлеву.

Ему давно не доводилось заниматься привычным с детства физическим трудом, и сегодня работа на ферме принесла ему облегчение. Жак прекрасно понимал, что сына снедает беспокойство. Они как раз накладывали вилами сено коровам в кормушки, когда он сказал ободряющим тоном:

— Мари — славная девушка! Маленький родится и без помощи доктора, не терзайся понапрасну. Давай лучше выпьем по капельке за его здоровье. Готов поспорить, он появится на свет еще до ночи!