пули. Не наклонись Гена, черепок морпеха обзавёлся бы дополнительным отверстием. Он этой монеткой руку после госпиталя разрабатывал, постоянно крутя старинный кругляш между пальцев, глядишь, и новому хозяину пригодится, тем более у того после ранения по вечерам ныла кисть и отекали пальцы левой руки. Пусть теперь оберег послужит выздоровлению нового человека.

Вечером второго дня после отъезда четвёрки на склоне сопки, где стелилась лента объездной дороги, сверкнул свет фар. Два луча, то ныряя за пригорки и заборы, то мелькая между стволов деревьев и пустых казарм, сонмом зайчиков отражаясь в чёрных рядах окон, постепенно приближались к дому поселенцев. Сыграв тревогу и подхватив винтовку, Михаил поднялся на вышку, установленную за стайками. Через пару секунд к Боярову присоединился Антон.

– Палыч, что там?

– Машина, если не ошибаюсь, – выдал порцию ядовитого сарказма Михаил. – Гляди, боец, а джип-то знакомый. Интересно, а где микраха?

Подкатившись к воротам поместья и последний раз мягко рыкнув движком, машина остановилась. Вернувшихся гостей вышли встречать всем скопом, когда Михаил убедился, что никто больше по дороге не едет. – Здравствуйте, вы всё же решили вернуться? А где Гена и Наташа? – радостно заголосила Валентина, первой выскочив за ворота. – Галя, что ты молчишь?

Вместо ответа гостья разрыдалась. Девушки тут же окружили Галину и мягко под локотки увели в дом.

– Колесо на выстрел, – тихо пояснил Владимир Михаилу. – Мы под сотню шли, там брошенных машин не было. Я в зеркало смотрю, а Генки сзади нет. Тормознул, думаю, прикалывается, за бугром встал, там поворот и подъём небольшой. Вдруг по нужде, хотя мы договорились предупреждать друг друга по рации. Я его вызываю, а он молчит, я опять… Тут Галя забеспокоилась, мы вернулись, а они в кювете в двадцати метрах от дороги кверху пузом лежат. Я и не заметил, как они улетели, – от волнения у Владимира задрожали руки и голос сбился на полувсхлипы. – Насмерть, оба. Крыша всмятку… Хоть не мучились.

Тупо глядя на собственные руки, Владимир потерянной сомнамбулой доковылял до лавки у ворот и глухо добавил:

– Мы их там похоронили.

– А как достали, крыша же всмятку? – ляпнул Антон.

– Никак, ветками обложили доверху, полили солярой и сожгли.

– Антон, организуй, что полагается, – тихо обронил Михаил, отправив парня в дом.

Владимиру и Галине явно требовалось что-нибудь крепче чая, то, что позволит хоть немного сгладить горе.

Через час супругов, накачанных «антидепрессантом», уложили спать на летней кухне, но самому Боярову в ту ночь так и не удалось сомкнуть глаз.

– Михаил Павлович! – стоило мужчине в компании с лысыми котами забраться под одеяло, как долгожданный покой был нарушен Вероникой Наумовой, настойчиво постучавшей в дверь его спальни.

– Ну, чего опять? – подняв взор долу, раздражённо простонал Михаил.

– У Оли живот болит.

– Месячные, что ли?

– Нет, – отрицательно махнула рукой девушка. – Что вы, Михаил Павлович! Оля говорит, что с обеда бок и живот дергало. Несильно, а сейчас скрутило. Совсем невмоготу.

Откинув одеяло, Михаил соскочил с кровати и заметался в поисках штанов, найдя оные на спинке кресла.

Отразив тусклый свет ночника, из переднего кармана выпала и звонко ударилась о паркет, закружившись волчком, монетка-оберег. Аверс и реверс, орёл и решка, жизнь и смерть кружили в неумолимом хороводе жизни.

Глава 7

Гори, гори ясно

– Кар! Кар!

– Ну, что раскаркались, черномазые? Потерпите немного, будет и вам угощенье.

Коснувшись рукой простого, начавшего темнеть деревянного креста, Михаил лениво махнул в сторону ближайшего тополя, на ветках которого сидели и перелетали с места на место вороны. Оглашая окружающее пространство громким граем и нетерпеливо суетясь, десяток птиц создавали впечатление, что их как минимум в три раза больше.

– Что, досталось вам зимой? – спросил Михаил в пустоту.

– Кар!

Опустившись на нагретую солнцем лавку у одинокой могилы, мужчина тяжело вздохнул. Год дался тяжело. Вороны тоже не все пережили зиму, заплатив великую дань голоду. Став спутником человека, чёрные горластые разбойники во многом разучились добывать хлеб насущный. А зачем, если есть помойки и свалки, на которых всегда отыщется что-нибудь вкусненькое? А тут люди взяли и исчезли, а с ними перестали пополняться свалки с помойками. Сытное время закончилось, городским птицам пришлось перебиваться с хлеба на воду.

Пострадали не только вороны, компанию им составили воробьи, голуби и сороки, по которым исчезновение людей ударило больнее всего. Первыми начали вымирать голуби, чьи тушки заполонили опустевшие дворы и площади. Погибнув, летающие крысы послужили пищей для тех же ворон и сорок. Следом не выдержали воробьи, каким-то непостижимым образом дотерпев до зимы, но с человеком кануло в Лету отопление и теплые местечки под крышами домов. Холод и голод принялись собирать обильную жатву с пернатых чирикающих комочков. Повезло лишь тем, кто догадался перебраться в дачный посёлок поближе к единственному жилью. Люди не бросили на погибель оголодавших птиц, развешав множество кормушек и не забывая регулярно пополнять их, но желающих на каждую крошку хлеба и кусочек сала было слишком много…

Особенно стылая коса смерти прошлась по живности, когда глубокие снега накрыли землю, тут уже не выдержали вороны и жившие в городе сороки. За ними в лучший мир отправились ястребы-перепелятники, некогда бившие голубей, и мелкие городские совы. Одни крысы и мыши чувствовали себя прекрасно, кормясь на брошенных продуктовых складах и магазинах. Увеличившееся поголовье грызунов позволило удержаться на плаву уличным, а теперь уже окончательно одичавшим кошкам и собакам.

– Так вот, Оля, представляешь, вороны и голуби теперь редкие птицы. Некому, представь, памятники засирать.

Взгляд Михаила пробежался по аккуратному холмику земли и простому кресту, в перекрестье которого вручную были вырезаны даты рождения со смертью, имя и фамилия – всё, что осталось от жизнерадостной девочки. Имя, и крест над маленьким холмиком, и чувство вины, свившее гнездо в душе мужчины. Не смог, недосмотрел, не спас. Убил…

Раз в месяц он приходил на погост. Косил траву, убирал снег, подсыпал песок и щебень, наводил порядок и сидел на лавке у могилы, рассказывая девочке немудрёные новости. Разговор с невидимым собеседником облегчал душу, на время сбрасывая с плеч Михаила постоянную гнетущую усталость и груз ответственности.

– Май на дворе, а жарко, словно июль наступил, – прикрыв глаза, хрипло, будто подражая воронам, каркнул Михаил. – Скоро год, как ты умерла, представляешь, а мы по-прежнему топчемся на месте. Тужимся, пытаемся что-то изобразить, и знаешь, Оль, если раньше я подумывал перебраться на запад или на юг, то сейчас боюсь стронуться с места. Стыдно признаться, мне страшно разрушить выстроенный своими руками мирок, разумом я понимаю, что мы через