— Просто — для самообороны, — поспешно выправил положение я, — меня хотели избить — шёл ночью…

— Тогда ладно, приходите завтра с деньгами. Только не вздумайте потом в своих книжках про это написать! А то вы, писатели, такие… Кстати, что вы не пиаритесь?

Я сказал, что пиариться в Тамбове мне западло, да и вообще на хуй надо. Он покрутил пальцем у виска, а Репа меня вытолкала.

На другой день я, поскольку не спал, заявился в это же время. Залетела какая-то девчушка, с какими-то бумазейками, вертится, смотрит на меня, улыбается: извините, говорит, мне что-то лицо Ваше знакомо…

— Я писатель, — невнятно отозвался я.

— Да вы что — это же известный тамбовский певец Николай Кулябка! — громко пояснила Репопрофанка, и я не удержался от почти истеричного удыхания.

Через десять минут я уже шёл по Советской с приятно отяжелевшим карманом. «Простейшая конструкция, повсеместно распространенная вещь» — «Номера сбиты, недавно смазан — приятной тухлятинкой пасёт» — вот и всё. Обойма с восемью патронами, пачка с ещё пятью. Показали, как передёргивается — заедает немного, отдача неплохая. Поезжай, говорят, за город, в овраг, постреляйся (ага, суффикс-оговорка — только не по Фройду, а «просто чисто такая бойда»!), держи руку прямо, поддерживая второй, нажимай сначала чуть плавно, а потом, как почувствуешь, сразу рывком, бери чуть выше цели, а вблизи не промажешь — только есть тут злая шутка — как бы задержка — направляешь в рот, нажимаешь, вроде как бы щелчок — фу, думаешь, осечка, думаешь, пронесло, теперь бы только и жить, а он как раз через полсекунды тебе мозг и выбьет — сюрпрайз! (И ещё «от фирмы» всучили какую-то брошюрку без обложки!) Их шуточки меня расстроили, но вскоре я воспрянул духом, наслаждаясь осознанием того, что теперь запросто могу заявиться к Зельцеру и вышибить ей мозги! Если собака не помешает — хотя вот уж кому вышибить!

Я взял пива, поехал, пока не столь жарко, в карьер и расстрелял четыре пули — мало ли что, может ещё пригодятся…

«Коловой» — одно слово… как неаристократично! Вся жизнь, блять — нет чтоб был дворечик небольшой, с нормальной температурой и вентиляцией, нет чтоб уть-утевая была, маленькая, умненькая, а не «Алко-Зельцеры мои, тупые, блять, как глухари! (Я их люблю и ненавижу их!)» и, блять, даже кончить нельзя эффектно… Всё — грешно… Но… НО!

О, мэн, оружие в руке — клинок, ментовская дубинка или пистолет — сама его тяжесть, потенциальная энергия так и просится перетечь в движенье мышц — удар, спуск, выстрел — в энергию разрушения, которая кажется созиданием и гармонией. Замахнулся — бей! И будет облегчение. Иначе — худо — как прерванный половой акт. Попробовав раз — бью и сейчас! — игнорируя разум! — кажется, многие становятся доблестными солдатами и палачами-садистами лишь из-за этой приятной инерции…

Дома теперь у меня нашлось занятие — я поигрывал пистолетом, обнюхивал и протирал его, потом рассмотрел брошюрку и научился по картинкам выхватывать пистолет из-за пояса, одновременно снимая с предохранителя и еще кое-каким штучкам. Всё-это, включив Ministry, я многократно отрепетировал перед зеркалом. Но главное — я сделал из своих широчайших подтяжек подобие кобуры — чтоб таскать его под мышкой.

Вечером, как немного спала жара, накинул сверху рубаху, застегнув её на одну среднюю пуговицу — и на улицу. Какой насос! Ходить с волыной — мечта поэта! Уж если когда надеваешь подтяжки, просто идёшь и чувствуешь себя как-то несколько более уверенно, как положено по-мужски и воинственно — а тут уж совсем! — будто шагаешь ты себе не такой, как был вчера — нет! — а почти Генри Роллинз, Маяковский, Пётр Великий или Бенито Муссолини! — ведь каждому, кто что-нибудь не то, я смогу расшибить нос, а то и продырявить башку!

Потом я так и приходил к Зельцеру, но как только входил, сразу перекладывал всю систему в рюкзак, заворачивая там специально заведённой тряпкой. Пару раз в пьяном виде нас с Федей тормозили менты — чудом обошлось, поскольку, ища свои «колюще-режущие», они обшмонали по телу и заглядывали в рюкзачок — один раз я просто прижал его рукой, а они почему-то не заставили поднять руки (!), второй он был завёрнут в кофту в рюкзаке. Просто не ожидают.

42.

Я не мог выдержать. Кое-как скоротав время до обеда — дабы не разбудить её звонком — отправился на кафедру, чтобы звякнуть оттуда. Там никого не было, сидела только секретутка, которая меня и не знала. Я представился и попросился позвонить. Её не было дома!

Весь на нервах я отправился на Кольцо — а куда ещё?! Пойти звонить к Саше, к Репе — нет — рано, да и непристойно уже! Жара была нестерпимая, никого из знакомых не появится до вечера… Сейчас пойду, рассуждал я, последний раз позвоню (хоть и неприлично, а куда, как говорит Коробковец, поденешься?!), вернусь сюда, возьму пару пива, выпью, зайду в сортир, напишу записку: «Во всём винить Зельцера — она меня, гения, не любит. А Федя, подлец, должен мне бабки — пусть отдаст Саничу. Ну вот и всё, золотые, рукописи передайте ОФ»…

Её по-прежнему не было — всё-таки я безумно надеялся на то, что она возникнет, заслонив от небытия! — извини, Олёша, меня! Время уже пять часов — «…и что надо кончать!». Взял две банки своего «оригинального», примостился опять на лавочке на Кольце (той самой, откуда было начало) и начал их выпивать — с тяжёлым сердцем выпивать, жалея себя выпивать… но с жаждой — ведь жарко! Голова моя склонилась на грудь — приятно пахло потом (я был без майки), маслом, порохом и металлом — «just a fucken little», just a fucken metal, он приятно холодил кожу и отяжелял-укреплял плечо… Но для меня это всё равно нехорошо — я совсем буйну голову повесил и даже не заметил, как кто-то подошёл ко мне вплотную. Он пнул меня в ботинок.

— О, привет, ты что здесь один загораешь? — это была она, Зельцер, её коронная ухмылочка, в своей алой рубашке, с баттлом пива в лапках и немного поддатая.

Я подумал, что у меня глюки — солнечный удар хватил, или может так всегда бывает перед смертью, а может… я уже выстрелил?!

— Что сидишь-то, говорю?! — она снова легонько пнула мою ногу.

— Тебя… — давясь комком в горле, вымолвил я, — тебя жду… Я тебе звонил…

— Да я тут с чуваками бухаю. Хочешь, пойдём с нами. — Я наконец поднял голову, уставившись на неё мутным взором. — Ну, я сейчас, Лёшь, — попысаю в сортире — хочешь, пошли со мной.

Я покачал головой — окончательно потерял дар речи. Она ушла, я расковырял, чуть ли не разорвал вторую банку и чуть ли не залпом выпил.

Там же! Ну давай, Ган, комон!

Но вот она, нелепая дочка, уже вышла из-за угла и приближалась — своей походочкой, в своей рубашечке, со своей дебёлой улыбочкой…

Сказала, что надо взять в «Легенде» пива и чипсов. Мы и взяли. Шли по Кольцу — и тут уж меня увидели все (то не было, не было, а то как специально собрались!) — пьяный ОШ, с какой-то бабой, с горой бутылок в руках…

Чуть в стороне от Кольца, в детских сказочных домиках сидели два чувака и пили портвейн. Познакомила нас — это были Сеня и Макс, тоже бывшие музыканты. Они были уже в неплохом состоянии. Я жахнул порту, заел чипсами, и распивая пиво, принялся рассказывать, как я, Санич и Репа залезли вот на эти скульптуры Медведя и Мащеньки — они довольно высокие — причём с баттлами залезли и пили портвейн прям на них, чокаясь друг с другом с них!..