Он умолк. Призрак Линн безмолвно ждал – вероятно, неспособен был ответить. Или запрограммирован на то, чтобы не отвечать.

– Человек умирает извне вовнутрь, ты знала? – продолжил он, когда молчание стало жечь больней всяких слов. – И потом, на какое-то мгновение, этот центр снова становится тобой. И там, внизу, никто не хочет… понимаешь, даже самоубийцы не хотят, лишь обманывают себя. Игры разума. Мы гордимся тем, что сами себя замыслили до смерти, и в итоге забыли про дремлющую в нас старую рептилию. Этой нашей части нет дела ни до этики, ни до качества жизни, ни до того, что кто-то там обуза для родных, – она просто хочет жить, потому что только на это и запрограммирована. И в самом конце, когда нас уже нет и никто не держит ее на поводке, она выходит на поверхность, озирается и в последний миг понимает, что ее предали, и тогда она… кричит.

Ему почудилось, что кто-то произнес его имя, но он не поднял глаз, чтобы удостовериться.

– Вот это мы всегда и находили, – проговорил он. – Нечто, очнувшееся ото сна в сто миллионов лет, напуганное до смерти…

Слова Уэскотта повисли в воздухе.

– Наверняка ты этого не знаешь. – Ее голос доносился издали и казался едва знакомым, в нем прорезалась внезапная настойчивость. – Ты сам сказал, что это может быть артефакт. Скорее всего, она ничего такого и не чувствовала, Расс. У тебя нет данных.

– Неважно, – пробормотал он. – Все биологическое ПО умирает одинаково.

Он взглянул на экран.

И картинка, господи ты боже мой, плакала, на искусственных щеках мерцали слезы – мерзкая пародия на то, что было бы с Линн, находись она тут и в самом деле. Уэскотта охватила внезапная ненависть к программе, рыдающей для него, – из-за глубины ее машинной интуиции, из-за точности подделки. Из-за того простого факта, что она знала Линн.

– Ничего страшного, – произнес он. – Разочарование, как я и сказал. А вообще, тебе пора уже, наверное, возвращаться с докладом к своему… телу.

– Я могу остаться, если хочешь. Представляю, как тебе сейчас тяжело, Расс…

– Нет. – Уэскотт улыбнулся. – Линн, может, и представляла бы. А ты просто эксплуатируешь какую-то психобазу. Но попытка достойная.

– Я могу и не уходить, Расс.

– Эй, так я ведь не он. Забыла, что ли?

– …если хочешь, можем еще поговорить.

– Ага. Диалог между карикатурой и автопилотом.

– Мне необязательно уходить прямо сейчас.

– У тебя алгоритм повторяется, – сказал он, по-прежнему улыбаясь. А затем, резко: – Стоп.

Куб потемнел.

– Остановить программу или т-только поставить на паузу? – спросила Кэрол.

Несколько секунд Уэскотт стоял молча, глядя в глубины черного безликого куба из оргстекла. Внутри он не видел ничего, кроме собственного отражения.

– Остановить, – скомандовал он в конце концов. – И стереть.

Она уже несколько часов сидит снаружи, слушает тучи. Я вижу у нее на коленях приемник «Радиошэк», вижу змеящиеся провода наушников, которые отрезают ее от мира. Или, пожалуй что, соединяют с ним. Джесс сейчас подключена к небесам, мне такое не светит. Она слышит их голос. Тучи перешли в наступление – грозные серые наковальни и целые горы, недобро бурлящие в небесной замедленной съемке, и наушники наполняют голову Джесс чуждым рокотом и стонами.

Господи, как же она похожа на мать. Я узнаю ее профиль, и на миг передо мной и в самом деле Энн, мягко журящая дочь: «Ну конечно же, нет, Джесс, никаких духов не существует. Это всего лишь тучи». Но теперь я вижу лицо полностью, и восемь лет проносятся в одно мгновение, и становится ясно, что это не может быть Энн. Энн умела улыбаться.

Надо выйти и составить ей компанию. Пока что это неопасно – у нас еще добрых полчаса до прихода бури. Не то чтобы та обрушится конкретно на нас: говорят, она здесь транзитом, на пути к какой-то иной цели. И все же меня волнует, известно ли ей, что мы у нее на пути. И есть ли ей до этого дело.

Я выйду к Джесс. В кои-то веки поведу себя не как трус. Дочь сидит в пяти метрах от меня на нашем заднем дворе, и я буду с ней, черт возьми. Это самое меньшее, что я могу сделать перед уходом.

Будет ли это что-то значить для нее?

После катастрофы, перед прозрением.

Казалось, кто-то перевернул город вверх тормашками и потряс. Мы пробирались через мелководье завалов: остатки стен, куски сорванной кровли, унитазы, диваны и битое стекло. Я шел позади Энн, Джесс подскакивала у меня на плечах, издавая радостные булькающие звуки; в годик с небольшим она еще не разговаривала, но была уже достаточно взрослой, чтобы без конца всему удивляться. Это читалось в ее глазах. Каждая газета на ветру, каждая птичка, каждый шаг превращались во встречу с чудом.

Как и каждый заряженный дробовик. Каждый взвинченный солдат нацгвардии. В то время люди все еще считали, что у них есть собственность. Их дома уносило за несколько кварталов, но врага и угрозу они видели не в стихии, а друг в друге. Ураганы были случайностью, капризом природы. Эксперты по-прежнему валили все на вулканы и парниковый эффект. Мародеры, с другой стороны, были реальностью. Осязаемым фактом. Проблемой с очевидным решением.

Волонтерский штаб издали походил на цирковой шатер посреди Армагеддона. Внутри усталая женщина вручила нам лопаты с вилами и направила к ближайшей бесхозной груде обломков. Мы начали перекидывать остатки чьей-то жизни в огромный синий мусорный контейнер. Я и Энн работали бок о бок, иногда делая перерывы, чтобы передавать друг другу Джессику.

Я гадал, какие еще сокровища мне предстоит обнаружить. Какую-нибудь бесценную фамильную реликвию, чудом сохранившуюся? Полное собрание CD «Джетро Талл»? Конечно, это была лишь игра: район уже прочесали, владельцы возвращались сюда и отчаялись что-то спасать, теперь оставались одни обломки на обломках. И все-таки временами в грязи как будто что-то поблескивало – бутылочная крышка, обертка от жвачки или «Ролекс»…

Пробив кусок штукатурки, мои вилы вонзились во что-то мягкое и под моим весом резко ушли вниз, словно смазанные. И застряли.

Послышалось приглушенное шипение газа. Еле заметно повеяло тухлым мясом.

«Это не то, о чем я думаю. Тут уже побывали спасатели. У них были собаки и инфракрасные сенсоры, они нашли все тела и ничего не могли пропустить, здесь нет ничего, кроме досок, штукатурки и цемента…»

Я покрепче ухватился за черенок вил и потянул на себя. Показались скользкие, потемневшие, влажные зубья.

Энн расхохоталась. Не веря своим ушам, я поднял взгляд, но она смотрела не на меня, не на вилы и запекающуюся лужу под ними. Она смотрела на пикап по ту сторону развалин, в который понабились местные жители с винтовками. «Форд» медленно полз по дорожке, расчищенной посреди улицы.