Секс в такие минуты инстинктивен. Опасность низводит нас до уровня автоматов; когда власть возвращается к генам, для любви места не остается. Даже удовольствие не играло тут роли. Мы были всего лишь парой млекопитающих, что пытаются довести свою приспособленность до максимума, пока от цветочков не дошло до ягодок.

После, по крайней мере, нам опять было дозволено чувствовать. Мы сбились в кучку, слепые и невидимые во тьме, едва не сминая друг дружку силой своего отчаяния. Мы не могли унять слез. Я в душе благодарил судьбу, что Джесс оказалась отрезана от нас в детском садике, когда навалился фронт. Той ночью мне не хватило бы выдержки, чтобы изображать из себя храбреца.

Спустя какое-то время Энн перестала дрожать – просто лежала в моих объятиях и тихо всхлипывала. По краям моего поля зрения роились надоедливые тусклые мушки остаточного света.

– Боги вернулись, – проговорила она наконец.

– Боги?

Обычно Энн была эмпириком до мозга костей.

– Древние, – сказала она. – Боги Ветхого Завета. И греческого пантеона. Молнии, огонь и сера. А мы-то думали, что переросли их. Думали…

Глубокий дрожащий вдох.

– Я думала, – продолжила Энн. – Думала, они нам уже не нужны. Но ошибалась. Без них мы так бездарно все профукали. Некому было держать нас в узде, и мы все растоптали…

Я погладил ее по спине.

– Старая песня, Энни. Ты же знаешь, мы навели порядок. Почти во всех городах запрещен бензин, численность вымирающих видов стабилизировалась. На днях я даже слышал, что в прошлом году выросла биомасса тропических лесов.

– Мы тут ни при чем. – Моей щеки коснулся тихий вздох. – Мы не стали лучше, чем раньше. Просто боимся порки. Как избалованные детишки, которых застали за рисованием похабных картинок на стене.

– Энн, мы до сих пор не уверены, что облака и в самом деле живые. Даже если и так, это не делает их разумными. Некоторые по-прежнему считают, что это какой-то странный побочный эффект от обилия химикатов в атмосфере.

– Мы молим о пощаде, Джон. Вот что мы делаем. Несколько секунд мы дышали на фоне далекого угрюмого рокота.

– Ну мы хоть что-то делаем, – произнес я наконец. – Может, не из каких-то возвышенных соображений, хотя и надо бы, но, по меньшей мере, взялись за уборку. Это уже что-то.

– Этого мало, – возразила она. – Мы столько веков закидывали нечто дерьмом. Хочешь сказать, нескольких молитв и жертвоприношений достаточно, чтобы оно ушло и оставило нас в покое? Это если оно вообще существует. И если мозгов у него и вправду больше, чем у плоского червя. Видно, человек получает таких богов, каких заслуживает.

Я попытался придумать ответ, ухватиться за какую-нибудь фальшивую соломинку. Но, как обычно, опоздал. Энн ответила сама себе:

– Как минимум, мы научились капельке смирения. И как знать? Может, боги ответят на наши молитвы до того, как Джесс вырастет…

Не ответили. Теперь эксперты утверждают, что рассмотрение нашей апелляции отложено на неопределенный срок. В конце концов, мы молимся сущности, которая обволакивает целую планету. Такой огромной системе требуется время, чтобы усвоить новую информацию, еще больше времени – чтобы отреагировать. Тучи живут не по человеческим часам. Для них мы кишим внизу, как бактерии, удваивая нашу численность за одно мгновение. Насколько скорым будет ответ, с нашей микробьей точки зрения? Как быстро сработает коленный рефлекс? Бормоча что-то друг другу на своем жаргоне, эксперты предсказывают: через несколько десятилетий. Может, через пятьдесят лет. Монстр, наступающий на нас сейчас, явился по вызову, который был сделан еще в прошлом веке.

Небо, кричащее в вышине, воюет с призраками. Я для него невидимка. Если оно вообще что-то видит, то остаточное изображение некой застарелой обидной болячки, которую нужно дезинфицировать. Я подставляю тело ветру. Землю, которую я когда-то называл своей, захлестывает мутный хаос. Дом у меня за спиной удаляется. Обернуться я не смею, но уверен – теперь до него много километров, и почему-то меня парализует. Эта клокочущая слепая медуза, кромсая все на своем пути, подбирается ко мне, и ее морда целиком заслоняет небо; могу ли я отвести взгляд?

– Джессика…

Я вижу ее краем глаза. Чудовищным усилием поворачиваю голову, и фигура дочери обретает четкость. Она смотрит на небеса, но лицо ее не выражает ни ужаса, ни благоговения, ни даже любопытства.

Медленно и плавно, как хорошо смазанный механизм, она опускает глаза к земле и выключает приемник. От него уже нет толку. Без остановки грохочет гром, ветер зашелся в непрерывном вое, на нас сыплются первые градинки. Если останемся здесь, через два часа оба будем покойниками. Неужели она этого не знает? Может, это какое-то испытание, и я должен доказать свою любовь к ней, встретив Бога лицом к лицу?

А может, это ничего и не значит. Может, пришло время. Может…

Джессика кладет мне руку на колено.

– Ну все, – говорит она, словно мать ребенку. – Идем в дом.

Я постоянно вспоминаю миг, когда в последний раз видел Энн. У меня нет выбора: стоит потерять бдительность, и этот момент настигает меня, замуровывает в поперечном срезе времени, застывшего намертво, когда в десяти метрах от моей жены ударила молния.

Мир обратился в слепящую плоскую мозаику из черного и белого, неподвижную, пойманную вспышкой стробоскопа. В воздухе зависли полотнища серой воды, которые вот-вот обрушатся на землю. Энн чуть впереди нас – с опущенной головой, вся исполнена четкой, как идеально сфокусированный снимок на «Кодалите»[54], решимости: она намерена непременно добраться до укрытия, что бы там ни встало у нее на пути. А потом молния прорывается темнотой, мир рывком приходит в движение со звуком, как от бомбы в Хиросиме, и горелым электрическим запахом, но глаза у меня зажмурены, взгляд все еще зафиксирован на том уходящем мгновении. Внезапная боль – в ладонь мне впиваются маленькие ноготки, и я понимаю, что Джессика не закрыла глаз, что она знает об этом мгновении больше, чем смог бы вынести я. И я молюсь, единственный раз в жизни я молюсь небу: ну пожалуйста сделай так чтобы я ошибся забери кого-нибудь еще забери меня весь город этот сраный забери только ее верни прости я не верил…

Через сорок – пятьдесят лет, если верить некоторым людям, небо может и услышать это. Для Энн уже будет слишком поздно. Слишком поздно даже для меня.

Буря все еще здесь. Всего-то проходит мимо, барабаня пальцами по земле, но все наши армированные обереги еле-еле удерживают ее снаружи. Даже здесь, в подземном убежище, стены ходят ходуном.

Меня она больше не пугает.

Давным-давно я тоже не боялся. Тогда образы в небесах были дружелюбными: снежные пики, волшебные королевства… один раз я даже разглядел там Энн. Ныне я вижу лишь нечто злобное, страшное, древнее – не скорое на гнев, но ведь и умилостивить его невозможно. За тысячи лет, что мы смотрели на облака, после всех пророчеств и видений, явленных нам, мы так ни разу и не заметили сущности, которая и в самом деле глядела на нас в ответ.