В конце двадцатого века, в те самые «лихие девяностые», когда на месте развалин безбожного Союза начало прорастать терние лжеправославной Эрэфии, пришли в Закудыкино три старца – Тихон, Филипп и Виталий. Откуда они пришли? Никто точно не знал. А только закудыкинцы поговаривали промеж себя, что первый издалёка, другой изглубока, третий из чужестранья. Как то случилось, неведомо, а только прониклись к ним люди доверием и почтением. Может слово их было светло и понятно всем, может вера глубока да основательна, а может и дела правые да со словами не расхожие. Скорее всего, и то и другое. А только закипела, заиграла тогда в Закудыкине жизнь христианская новыми красками, с новой силой. Поставили на холмике близ озера церквушку деревянную да служить начали, так что не только из Закудыкина, но и из-за речки православные к ним стекались слово Божье послушать да за советом духовным. И у каждого старца ко всякому свой особый подход был, каждый являл собой источник какого-то неподдельного откровения и поучения. Ежели кого волновала мудрость вековая, патриархальная, тот прямиком к старцу Филиппу с разумом пытливым да за духом праведным, веками проверенным. Кому исповедничество по сердцу да слово Христово послушать бальзамом на душу – тот, не мешкая, к старцу Тихону. «Тихий Тихон тихом тешит», – поговаривали про него Закудыкинцы. А ежели кто мудрости житейской ищет да вопросом, как выжить утлой лодчонке в бушующем океане беспредела озабочен – тому старец Виталий разъяснит, растолкует, как себя не потерять да человеком и христианином посреди мерзости остаться. Так и жили, слава Богу.

Только архиерей местный – личность, надо сказать, жадная, честолюбивая да сластолюбивая – никак не мог смириться с тем. Ведь овцы, распознав обман и воровство, рекой, хоть и не полноводной пока, потекли из его стада в стадо Христово. Да и на Закудыкино само давно он засматривался, как на кусочек лакомый. А как же, места-то здесь заповедные, богатые, да и отчитаться Москве о новых освоенных да присвоенных в крае территориях искус великий – ещё одна жемчужина в митре епископской. И делать-то ничего не надо, только старцев тех под свою власть призвать да приклонить. Но не пошли честнЫе отцы служить маммоне архиерейской, не поддались на уговоры да соблазны, не убоялись прещений и угроз епископских. А чего их бояться-то? Коли Христу служишь, Его и убойся. Кто ж выше Его? Так и пошла жизнь далее в Закудыкине – всё по-прежнему, по налаженному испокон веку. И служба служится своим чередом, и благодать Божья на месте сем, и овцы при пастыре.

Осерчал епископ сильно, с автоматами да с милицией отправился он в Закудыкино, чтобы арестовать тех ослушников да поставить там своего попа. Но народ-то местный не пустил его, не только закудыкинцы, но из всего краю стеклось людское море. Стеной непроходимой встали люди на берегу озера, не дали старцев тех в руки ряженному. А через то и Христа своего замарать не позволили. Милиция стрелять не посмела уж – хоть и с автоматами, а всё же русские люди.

Вышли тогда старцы Филипп, Тихон и Виталий на самый краешек берега, поклонились люду православному, а гостю незваному, непрошенному молвили, что ежели сможет он пройти их путём-дорогою, то за ним останутся стены кремля Закудыкинского.

Сказав так, повернулись к нему спиной, лицом к Храму-Птице и пошли прямёхонько по глади водной, яко посуху.

Архиерей постоял-постоял да и плюхнулся за ними в студёно озеро. Чуть не потонул, да вытащили, спасли его православные. Какой-никакой, а всё ж человек. Так и уехал, не солоно хлебавши, но водицы Живой нахлебавшись. За реку-то больше соваться не смел. А на том берегу кордоны поставили, чтобы люди с его стороны в Закудыкино и носу казать не могли.

Да куда там. Как прознал про всё то народ Русский, – не только великороссы, но и малороссы, и белорусы, и коми, и угры, и татары, и башкиры, и мордва с тунгусами, и многое множество народов и народностей, для которых Россия дом родной, а не корова дойная – потекла живая река в Закудыкино. Много люду захотело тем старцам поклониться в благодарность за верность христианскую, человеческую.

Но Филипп, Тихон и Виталий как отошли тогда от берега в центр озера к храму, так там и остались жить тихой братией в монастырских древних стенах белокаменных.

А в деревне-то заместо себя поставили они батюшку, по обряду постриженного и рукоположенного в иеромонахи. Говорят, одного из тех милиционеров, что приезжали тогда с архиереем ряженым. Он и службу служил в церковке деревянной и со старцами связь держал утлой лодочкой, за советом к ним являлся да за благословением. Великое число паломников приезжало на берег озера, просилось к ним на остров. Многих он возил лодочкой. Кто-то, возвращаясь, в селе насовсем оставался. Так росло Закудыкино в последние годы, набираясь былым величием.

Так дух Русский свободный, необоримый, уснувший до времени от рыжего кнута, вороного пряника да хлеба бледного, но ныне вновь возрождаемый водою Живою студёною да словом Божьим крепимый, запел, забурлил в людях как встарь. Вспомнил всяк Русский, как на поле Куликовом да в ополчении Минина и Пожарского преображал дух тот пахаря ли, ремесленника ли, учёного ли мужа, али духовного в чудо-богатыря победителя, радеющего, болезнующего сердцем о земле своей, ожидающего только знака, чтобы изыде побеждаяй, и да победитъ.

Только в последнее время что-то пошло не так…

За рассказом я не заметил, как прошёл день, и огромное летнее солнце склонилось уже к закату, пряча свой апельсиновый бок за чёрным лесом и раскрашивая полнеба бордово-красным сиянием. Колор тот, постепенно растворяясь в фиолетовом, в ультрамарине, наконец в чёрном, замыкал тем самым кольцо всемирного суточного круговорота. Из праха изшел, в прах отыдеши.

Танкист давно и смачно храпел в своём «луноходе», решив «соснуть часок» перед форсированием водной преграды, а нас с Настей оставил разговаривать. Мы не стали ему перечить, он действительно нуждался в отдыхе. Кроме того рассказ Насти был уж больно интересен, чтобы мы могли отвлекаться на второстепенные вопросы. А главное, как я не прятался от этой мысли за увлекательной историей, за важностью и сложностью предстоящей «операции», за исключительностью той миссии, которую мне надлежит исполнить, как не пытался я обмануть себя, мне самому нестерпимо хотелось остаться с этой девчонкой наедине. Не по влечению плоти впрочем, не из страстного мужского тщеславия, смакующего предвестие победы под стенами осаждённой крепости. Хотя, может быть, и это всё было. Откуда мне знать? Ведь подобное желание, нетерпеливо неуёмное, со странной и сладкой дрожью и щекоткой под коленками, а вместе с тем страшное, пугающее своей новизной, я испытывал впервые. Мне просто хотелось быть с ней. Быть рядом, близко, слушать её, так чтобы улавливать кожей девичье дыхание. Смотреть на неё, неизбежно смущаясь и опуская глаза, только что наши взгляды пересекутся. Послушно реагировать на эмоциональные всплески её голоса, заранее предугадывая их…. Не это ли есть обязательное, непременное знамение того, что вдохновенный богописец некогда назвал – «и станут двое одной плотью»?