– Да, не простой это был воевода, – продолжила она после долгой паузы, с каким-то отстранённым, отсутствующим выражением лица, будто не в машине сейчас ехала, а плелась по пыльной дороге вслед за своим воеводою.

– Блаженный какой-то. Всё ходил со скляночкой по всем весям земли этой, исцелял больных Живой водичкой, а случалось, и мёртвых воскрешал. При жизни-то его не очень жаловали, всё больше посмеивались, водоносом обзывали, издевались, били даже иногда. А он, знай, всё своё талдычит: «Ничё, ничё…. Бог простит, а я не в обиде». Как вы вот, когда я над вами подсмеяться решила.

Глазки её опять намокли, и она снова отвернулась к окну.

– А когда умер он, даже не схоронили его как положено по христианскому обряду. Вроде и не воевода вовсе, да и вообще не человек. Так, выкинули тело за околицу, ближе к источнику водицы его Живой, дескать, других воскрешал, пускай теперь себя воскресит. А он не воскресил. Люди добрые, которым он помогал, закопали его потихоньку рядом с источником и крестик из прутиков на холмике могильном поставили. Вот и всё.

– Что ж, так и закончился род Берёзовых? – не сдавался я, не разумением ещё, но сердцем вещующим чувствуя, что именно в этом направлении мне стоит двигаться на пути к моей не вполне осознанной пока цели.

– Не совсем. Было у него два сына – Борис и Ефрем. Только не любили они отца, больше деда почитали. А батюшке своему наипервейшие враги были, больше остальных он от сыночков своих снёс. Только и ждали, как бы поскорее умер он, чтобы место его занять. А как заняли, вскорости вспомнили об отце, вернее о Живой воде его. Целый бизнес наладили на этом деле – заводик соорудили, да водичку ту, которой их батюшка людей даром исцелял, за деньги продавать стали, да за немалые. Совсем обнаглели. Раз прохожий один, старик совсем, подошёл к источнику воды напиться с дороги, силы поправить. Так они его схватили, словно вора и велели высечь на площади перед храмом, чтоб другим не повадно было. Схватить-то старика схватили и на площадь вывели, собрались, уж было, сечь, а он бац и исчез, как и не было его. А только с той поры источник воды-то Живой иссяк совсем, пересох в одночасье. А через некоторое время пошёл по земле мор, беспощадный, безжалостный, какого ни до, ни после того не было больше. Много людей унёс, причём с муками страшными. Больше всех мучались Борис и Ефрем, тяжело умирали, долго, пока не сгнили заживо, так что и похоронить-то их, как следует, не смогли – нечего было. Гниющие тела превратились в бесформенное, смердящее, булькающее месиво, а они всё стонали, всё жили. Вот так. Зато, как умерли они, Живая вода снова забила маленьким, тоненьким ключиком, толщиной со спичечку. Благодаря этому ключику люди и победили мор, отступил он и больше не появлялся. Тогда-то и вспомнили они про Берёзова-водоноса, стали прощения у него просить на могилке, благодарить его за водицу Живую, а впоследствии и почитать как святого. Вот такая история. Только Закудыкино с той поры не поднялось больше, слишком многих мор унёс, так что утратило оно своё центральное значение, так и осталось простым селом. А потом и вообще о нём забыли почти.

Только род Берёзовых, должно быть, не пресёкся, ведь были же дети у Бориса и у Ефрема. Говорят – по легенде так выходит – что потомки Берёзовых есть, живут, но рассеяны где-то по России и не знают корней своих. Потому что из фамилии той каким-то образом пропали две первые буквы – «Б» и «Е», чтобы даже позорную память о Борисе и Ефреме вытравить из рода. Но придёт, говорят, дальний-дальний потомок Берёзовых, вернётся в Закудыкино[12]. Только когда это будет и будет ли вообще, не знаю.

Настя вздохнула тяжело и отвернулась. Что ж рассказ окончен, говорить больше не о чем. Машина неслась по ровной недавно отремонтированной трассе, певуче урча мотором и попискивая на поворотах. За окнами всё так же пролетал мимо великолепной красоты пейзаж российской глубинки, а мы молчали, погружённые в важные, завладевшие сознанием мысли. Каждый в свои. Никакие новые приключения на нашем пути не ожидали нас более вплоть до самого рубикона, который предстояло нам перейти, за которым возврат к прежней безмятежной жизни окажется для нас невозможным.

Первомайское встретило нас не по-доброму, неприветливо как-то. Сначала, только свернули мы с трассы на дорогу, ведущую к селу, да проехали немного, так что уже показались за перелеском разноцветные крыши домов, то нагнали вскоре мужичка одного интересного и весьма занимательного. А примечателен тот мужичок тем, что пьян был в хлам, так что дороги, довольно широкой впрочем, ему явно не хватало. Так и шёл он, словно челнок телепаясь между обочинами, то вправо, то влево, безуспешно пытаясь выбрать правильное направление движения.

До чего ж забыл себя несчастный народ земли этой. Будучи некогда Великим Русским и ведь помня о том заброшенной генетической памятью, он тщетно ищет путь свой. И бросает его горемычного, душою пьяного до забытья, между искусственным безродным именем Советский и общаково-погоняльной кликухой Россияне.

Объехать мужичка не было никакой возможности, так что любая, самая виртуозная попытка это сделать привела бы к неизбежному столкновению двух субъектов дорожного движения, одному из которых стало бы уже всё равно. Водитель посигналил. Мужичок никак не ожидал этого, видимо, искренне считая себя единственным, находящимся ныне на данном отрезке дороги. Поэтому он сначала перепугался не на шутку, затем как-то неловко встрепенулся всеми плохо слушающимися конечностями и, окончательно потеряв ориентацию в постоянно колышущемся пространстве, грохнулся на асфальт прямо посередине дороги. С трудом сев на пятую точку и собрав в кулак всю имеющуюся у него на тот момент волю, он сконцентрировал остатки внимания на окружающей его действительности, огляделся вокруг, зычно икнул и не сразу правда, но всё же заметил в непосредственной близости от себя бампер автомобиля. Трудно, практически невозможно передать словами его последующий жест, но он (этот жест) по всей вероятности выражал следующее: «Всё нормально! Обожди, братан, сейчас всё устроим и разойдемся, как в море корабли!».

Таксист профессиональным глазомером оценил расстояние от человека до обочины и, убедившись в том, что его вполне достаточно, привёл в движение педаль газа. Но именно в этот момент пьяный, вдругорядь икнув смачно, начал вставать. Машина резко остановилась. Мужичок снова сел. Ситуация повторилась. Потом ещё и ещё раз. Наконец с трудом сдерживающий себя водитель выключил мотор, давая этим действием понять, что путь свободен, вставай и уходи, я, дескать, подожду. Мужик не сразу оценил благородный жест водителя и пару минут ещё смотрел мутными глазами в нашу сторону, пытаясь, видимо, сообразить, уехали мы уже, или нет. Икал при этом беспрерывно. Убедившись в конце концов что мы всё ещё ждём, человек снова повторил свой жест, усиленный на этот раз новым замысловатым движением, означавшем вероятно: «Сейчас, сейчас! Момент, и всё устроим!». Он попытался встать, но получился этот невероятно сложный манёвр у него не сразу, а только с пятого-шестого захода. Наконец поднявшись на ноги, он ещё раз обернулся к нам, зафиксировал свою победу над гравитацией новым жестом, означавшим: «Вот видите, я же говорил…», повернулся в сторону первоначального движения и, заорав во всю глотку «На муромской дороге», почапал как и прежде, телепаясь между обочинами.