— Сволочи! — громко сказал Федя в дверь.

Но это был уже последний всплеск ярости. Она уходила, уступала место горькой усталости. Нет, страха не было по-прежнему, но ослабела, пропала совсем тугая пружина праведной злости. Та, что давала силу. Теперь навалилась беспомощность — унылая, похожая на тягучую боль, которая все еще стонала в животе и пояснице…

Федя снова всхлипнул, осторожно сел на краешек нар… Еще и ногу саднило. Он посмотрел. Надо же, ободрал как. Непонятно когда и где. Наплевать…

Итак, он — заключенный. Когда же это кончится? И как?.. Если Степка благополучно добрался до Оли, тогда ясно. Борис уже кричит в телефон: "Виктор Григорьевич, Федю милиция схватила! Да ничего не натворил, снимал, как интернатская воспитательница мальчишку бьет, а та — жаловаться милиционеру! Степка прибежал, рассказал!.."

Федин папа, он ведь понимает, что к чему. Он не будет, как другие отцы, орать на сына: "Уже до милиции докатился, мерзавец!" Он умеет говорить с дембилями, какие бы погоны они ни носили! Уж если разобрался с теми, кто погубил Мишу, здесь тем более… Скорее всего, он уже ловит на обочине попутку, чтобы мчаться сперва за Степкой, а потом — искать Федю. Он понимает, конечно, что сына не потащат далеко от места происшествия, доставят в ближайшее отделение. Разыщет! И тогда… Отец знает, как быть! Есть суд, есть газеты!..

Это если Степка доехал!

А если…

И та тревога, что приходила толчками, сквозь обиду и горячую злость сопротивления, сквозь боль, теперь вдруг хлынула на Федю, заглушая все остальное.

Степка же почти не умеет ездить… На любом камне, на любой кочке — с колес… Хорошо, если просто в траву… А если уже воет сиреной "скорая"? А если еще хуже — лежит он в переулке, где нет прохожих, и…

"Господи, спаси и сохрани…" — вновь всколыхнулось в Феде.

Что же делать-то? Нет страшнее пытки, чем неизвестность.

Застучать в дверь? "Поехали, я отдам пленку…" А там уж как-нибудь… Главное, — узнать, что со Степкой!

"Если с ним что-нибудь случилось, я же за всю жизнь себе это не прощу…" — "Но я же не знал, что он вскочит на велосипед!" — "Знал — не знал, какая разница?" — "Так что, сдаваться теперь?" — "Степка дороже. Всех пленок дороже и всякой гордости…" — "А может, все с ним в порядке?.."

Лязгнула дверь. Федя сжался. Дверь отошла нешироко, в нее кого-то протолкнули… Парня какого-то. Небольшого, косоплечего, лет восемнадцати. С головой и лицом явного дебила.

Этого еще не хватало!

У парня почти не было лба. Короткая, как у зека, стрижка начиналась у самых надбровных дуг — выпуклых, розовых и безволосых. Нос напоминал грецкий орех с дырками. Широкий рот обвисал нижней губой над маленьким подбородком. Парень постоял, оглядел камеру сидящими близко у носа глазками. Воткнулся ими в Федю. Сказал добродушно:

— Привет, корешок. Давно тута?

Федя промолчал. Парень был в замызганной длинной майке бурого цвета. В мятых штанах и полуботинках без шнурков. Даже за несколько шагов несло от этого типа вонью немытого тела и гадким запахом изо рта.

— Видать, неопытный, — понимающе произнес парень. Глаза на его нелепом лице были не такие уж глупые. Пожалуй, хитрые. — Первый раз, что ли?

Федя хрипло сказал:

— А что, похож я на рецидивиста?

— Снаружи оно ведь не всегда видать, кто он есть в натуре, — рассудил парень. — Знал я одного вроде тебя, чистенький, симпатичненький, просто мамин отличник. Пальчики оближешь. Сразу по трем статьям в спецуху пошел. В том числе за групповое… Ты по какому делу?

— По политическому, — буркнул Федя.

Парень, видать, не понял злого юмора. Покивал:

— Неформал, значит. То-то я гляжу: с крестиком…

Федя торопливо сунул крестик под майку. Парень, вихляясь в суставах и напевая, прошелся по камере. Сел наискосок от Феди.

— Ну, давай знакомиться. Звать-то как?

— Тебе зачем… — Федя отодвинулся к стене. А в голове толклось: "Степка… Степка…"

— Слышь, кореш, ты чего… — Парень ласково выдал словечко вроде "выпендриваешься", только покрепче. — Ты уясни: тута ведь не на воле, свои законы. С соседями надо жить задушевно, а то разотрут на повидло. Понял?..

Федя "понял", что парень не отстанет. Плотнее прижался к стене. «Степка… хоть бы доехал…»

— Ну дак звать-то как? — Парень дыхнул новой порцией гнили. — Меня, значит, Дрюня. Фомков по фамилии. Ну? — Он протянул немытую ладонь.

— Фома? — вырвалось у Феди.

— Ты чё? — Глазки у парня дернулись. — Слыхал разве?

Злость опять горячо толкнула Федю.

— Подсадная утка!.. Читал про таких. Значит, э т и тебя нарочно сюда сунули? Чтобы… расколоть меня, да?

Фома посидел секунду неподвижно. Потом хлопнул тубами, зацепил скрюченными пальцами ворот, рванул майку чуть не до пупа. Заверещал:

— Па-адла! Ты чё-о-о! Ты спроси хоть кого! Фома когда стучал на своих?! Спроси, фраер? А?! Ты за кого меня держишь, сявка! Убью!

Федя вдавился в штукатурку до боли в плече. Он понимал, что Фома психует "по сценарию", но все равно было жутко. Фома надвигался. Федя вскинул на нары ноги, сжался в комок… Фома вдруг замолчал. Решил, видать, что мальчик "спёкся". Выпрямился, ухмыльнулся:

— Ладно, не трепыхайся, не трону. Только давай колись, пацан, по-быстрому, мне тута сидеть с тобой некогда, делов на воле под завязку. — Он чиркнул пальцем по тощему горлу. — Ну? Имя, фамилия, местожительство…

Глядя на Фому из-за ободранного колена, Федя сказал через силу:

— А еще что? Национальность, партийность? Образование?

— А-а-а… — заверещал опять Фома, но будто спохватился. Сделался укоризненно-ласковым: — Ай, мальчик, не уважаешь ты старших. Придется наказать… — Он сдернул с ноги растоптанный полуботинок, вытер подошву о штаны. — Ну-ка сними трусики. Будем чик-чик…

"Помогите!" — хотел крикнуть Федя. Но в горле — словно песок. Да и кто поможет? Э т и? Только обрадуются.,.

— Уйди, свинья… — сказал Федя отчаянным шепотом. И крупно задрожал от стыда и отвращения.

Фома аккуратно поставил башмак на доски. Осклабился, гнусно заблестел глазками.

— Уй, какая трепыхалистая .рыбка… Люблю таких. Дай-ка я тебя потрогаю… — Он зачем-то подышал на грязные ладони, вытер их о засаленную майку, потянулся к Феде… Федя стремительно выбросил вперед ноги — чтобы ударить, отшвырнуть гада! Ноги беспомощно ушли в пустоту. Ловко увернувшийся Фома надвинулся вплотную — потным телом, запахом, тяжестью.

— Тихо, тихо, рыбонька… — Он сжал правую Федину руку.

И тогда левой рукой Федя рванул из-под майки баллончик. И шипучей струей — прямо в рожу…