Но Фанни уже выскочила из их кельи. У дверей она не без удивления обнаружила человека-в пенсне, который понимал по-французски и объяснил ей, что удивившее ее здание называется «церковь». Американке показалось, что на улице было теплее, чем у них в доме. Она направилась к широко распахнутым дверям, куда, степенно поднимаясь по ступеням, друг за другом входили люди, одетые преимущественно в темную одежду.

Фанни с детства увлекалась рассказами о великом русском царе Петре I, трудившемся, как простой работник, о легендарном ледяном доме Анны Иоанновны, о снежных равнинах России и бешеных тройках, несущихся по льду Невы. «Вот куда я поеду, когда вырасту», – говорила она матери. И это время настало.

Внутреннее убранство церкви, таинственное мерцание свечей в блестящих шандалах, которое бросало отсвет на строгие и грустные лики святых, головокружительная высота потолка, незаметная снаружи, а здесь уходившая, казалось, в саму бесконечность – все поразило Фанни. Она долго простояла в сторонке за рядами чужих спин, то и дело сгибавшихся в поклоне. Откуда-то спереди, от массы икон особенно ярко освещенных свечами, долетал сильный и звучный мужской голос. Слов Фанни не понимала, но догадывалась, что они были важны и значительны. Пение, ладное и мелодичное, совсем очаровало ее.

Из церкви она выходила вместе со всеми. И неожиданно около себя увидела того же господина в пенсне. Они пошли к ее жилищу вместе. Оказалось, что тот хорошо осведомлен о задержке путешественниц. «Нет ли у вас кого-нибудь в Петербурге? – спросил он Фанни. – Это бы убыстрило дело». – «Правда? – воскликнула та и хлопнула себя по лбу ладонью. – О, я знаю некоторых. Вот, к примеру, господин Трепов! Он, кажется, по полицейской части». – «Как вы сказали?! – изумился господин в пенсне. – Господин Трепов? Ну вот что, советую вам срочно ему телеграфировать. Срочно!» – И с интересом посмотрел на Фанни.

Откуда путешественнице было знать, что ее давний парижский знакомый стал генерал-губернатором Петербурга. Ответная телеграмма от Трепова тут же решила дело.

Путешественницам было объявлено, что на ближайшем поезде они могут продолжить свое путешествие.

Первый день на берегах Невы... Вот как описала его сама Фанни. «В 10 часов мы были в Петербурге. Громоздкая карета, вероятно, служившая еще во времена Екатерины, доставила нас в Hotel de France, где мы поместились весьма комфортно.

Отогревшись у камина и освежив себя прекрасной ванной, я позавтракала с большим аппетитом, причем нашла, что здесь самый лучший в свете хлеб, изготовленный немцами, получившими, как известно, при Петре исключительное право быть булочниками и аптекарями. Отослав два письма моим знакомым, я получила ответ, что один из них заедет за мной в полночь и чтобы я к тому времени принарядилась...

В назначенный час он повез меня на тройке в Restaurant Vert, что на Мойке.

Войдя в голубой кабинет, я услыхала нестройный шум голосов и, очутившись затем в обширном зале, остановилась, смущенная и ослепленная блеском оружия, орденов, бряцающих сабель, аксельбантов и эполетов, которые в каком-то хаосе запестрели передо мною. Слышала, как во сне, что меня представляют князьям, графам, баронам, машинально отвечала на их приветствия и, только выпив первую рюмку водки и закусив по русскому обычаю, начала отдавать себе отчет в окружающем...»

Начало было многообещающим. Роскошь, которая скрывалась за стенами великолепных особняков, изобретательное разнообразие времяпрепровождения вселили в Фанни уверенность, что она правильно сделала, рискнув приехать сюда, в страну больших морозов и больших фамильных состояний.

Скоро Фанни нашла себе квартиру за пять тысяч серебром в год. Немалая сумма! Ею оплачивался не только простор и комфортность апартаментов, но и престижность самого места. Дом, в который переехала Фанни, стоял на Михайловской площади – аристократической и романтичной. Напротив нарядный дворец великого князя Михаила, чуть левее – театр, где почти постоянно дает представление французская труппа и который часто посещается императорской семьей.

Что ни день, то новые развлечения. И какие! Фанни наконец-то попала к цыганам, о которых в Париже так много слышала. «Пение их сначала поражает своею дикою странностью, – вспоминала она о том вечере, – а потом хватает за сердце и овладевает всем существом. Нежные мотивы вызывают слезы, веселые – восторг; вам хочется петь, плясать, и нет такого флегматика, у которого не зашевелились бы ноги. Когда же сами цыгане пустились в пляс, я просто обезумела от восторга и, сорвав со своей руки бриллиантовый браслет, бросила им».

По Невскому, освещенному одной лишь луной, летящая тройка доставила Фанни домой. Ее кавалер, гвардейский полковник, весь вечер отчаянно ухаживавший за ней, хотел познакомить ее с Царским Селом, резиденцией государя.

– Это будет праздник для вас, мадам! Сегодня вы увидите, как умеют чествовать красивых женщин гвардейцы Его Величества.

– Как это сегодня? – удивилась Фанни.

– Да видите ли, – хохотнул полковник, – сегодня давно уже наступило.

Крышечка часов в его руке резво отскочила. Взглянув на циферблат и сказав: «Ого!», кавалер поднес их к уху Фанни. И тут же раздался мелодичный звон. Отогнув край шляпки, Фанни, улыбаясь, считала:

– Отин, тфа, три, четыре!.. Ви видет? Я умейт говорьийт!

– Браво, мадам! Больше мы с вами по-французски ни слова – только на русском. Так что же Царское? К вечеру я за вами заеду.

– Согласна!

Полковник поцеловал обтянутую лайковой перчаткой руку Фанни и откланялся.

Праздник в Царском удался на славу. Ночное пиршество проходило в большой богатой квартире, наполненной ароматом цветов. Сквозь высокие стекла гляделись заснеженные ветви деревьев старинного парка, а в вазонах тут и там стояли букеты. Тепло и холод, тишина спящего маленького городка и бравурная мелодия, которую внесли за собой явившиеся после десерта гвардейские музыканты, эти контрасты ударяли по нервам Фанни. Она была возбуждена и, танцуя, переходя из рук одного гвардейца к другому, чувствовала себя вовлеченной в какой-то праздничный вихрь, выбраться из которого ей теперь не хотелось. А ведь кое-кто отговаривал ее от этой поездки, уверял, что нет печальнее страны, чем Россия. Вот лишний довод в пользу того, что никогда не надо доверять чужим мнениям.

Фанни научили пить на брудершафт. Она была провозглашена «королевой бала». После этого ее подняли на стуле над головами офицеров и их подруг, опустили, снова подняли, несмотря на протестующие возгласы «королевы». Веселье поутихло только тогда, когда сугробы за окном стали голубыми. Лица у всех были бледные и утомленные.

Дверь открыл заспанный швейцар. Сбрасывая шубку на руки горничной Лизы, Фанни предупредила, чтобы та ее не будила, что урок русского языка, назначенный на сегодня, отменяется. Проспала она до трех часов дня и появилась в гостиной под неодобрительные взоры Жозефины. Рядом с ней сидела давняя знакомая, «царица полусвета» мадемуазель Мабель и, взглянув на Фанни, расхохоталась: