Как же все?

Жизнь – не череда побед.

Не сосчитать, сколько киновечеров я пропустила из-за учебы, из-за дебатов, просто из-за нытья. Больше не стану пропускать ни одного.

Дни похожи друг на друга: мама заглядывает в комнату, я открываю глаза и в первый миг вижу все как в тумане, будто сквозь мокрую тряпку, потому что если я не выпью на ночь таблетку, то наутро просыпаюсь с дикими болями. А после таблетки сплю крепко, даже, пожалуй, слишком. Но потом надо мной склоняется мама, отдергивает занавески, и пахнет от нее, как всегда, маслом чайного дерева, а сейчас, летом, еще и базиликом – она приносит с грядки целые пучки, чтобы добавлять в омлет и украшать бутерброды, которые берет на работу.

Я становлюсь возле тумбочки с чашкой йогурта (потому что мне нельзя ходить с пустым желудком) и глотаю одиннадцать пилюль.

Заходит папа – от него пахнет дезодорантом «Митчем», этакий старомодный мятный аромат, – и чмокает меня в щеку.

Запахи придают отчетливости всему вокруг. Едва я улавливаю запахи, все обретает смысл.

За Гарри заходит кто-то из друзей, и они отправляются в лагерь или поиграть в компьютерные игры.

Бетт и Дэви то уходят к Линдам, то остаются дома, а миссис Линд приносит им обед; иногда обед приносит Куп (но никогда у нас не остается и не болтает со мной – может быть, потому что здесь Стюарт, а про Стюарта он тогда, во время нашей последней беседы по душам, наговорил гадостей), а если больше некому, то заходит дежурная медсестра, но она почти все время сидит в гостиной и играет в игры на телефоне. Бывает, мама берет меня в город, и я жду в приемной, когда кончится ее смена – читаю или смотрю на ноутбуке «Властелина колец».

Иногда мы со Стюартом ходим в читальный зал одной из больших библиотек Дартмутского колледжа – мама с папой не против, потому что это недалеко от медицинского центра, где мама работает. Мы со Стюартом любим сидеть рядышком в одном большом кожаном кресле на балконе, каждый со своей книжкой.

Однажды я призналась ему, что в школе читала все те же книги, что и он, потому что была влюблена по уши.

Стюарту пришлась по душе мысль, что мы одновременно посещали одни и те же выдуманные места, и он предложил: а давай загадаем какое-нибудь местечко и попробуем встретиться там во сне! И той же ночью мне позвонил, и мы попробовали.

– Ну что, куда путь держим? – спросил он.

Меня уже клонило в сон от лекарств.

– Давай в горы, – предложила я.

– В какие?

– На вершину моей горы.

– Как она выглядит?

Что было дальше, не помню, но Стюарт потом рассказывал, что я описала ее во всех подробностях – и каменистую тропку, которую и тропкой-то не назовешь, и красноватые кустарники, что растут в расщелинах, и слой облаков возле самой вершины. В ту ночь он отправился туда во сне и встретил меня. Жаль, что это только во сне!

Бывает, мы сидим в библиотеке, и читать нет настроения, и тогда я листаю фотоальбомы или дурацкие старые комиксы, или просто смотрю в огромное сводчатое окно на газон, на людей.

Бывает, я плачу, но это ничего.

Вначале я стеснялась плакать при Стюарте, но он сказал, что тоже плачет иногда, иногда без причины.

За чтением Стюарт водит большим пальцем по моей ладони. Это хорошие дни.

Мэдди заехала за мной в двухдверной «Тойоте», подняв тучу пыли и сигналя, чтобы не задавить Щена. Июнь был на исходе – самое настоящее лето: жара, солнце, всюду пчелы, с кормушки для колибри стекает липкий сахарный сироп. Дело было в субботу; Мэдди дала «пять» Гаррисону, Бетт и Дэви, всем по очереди, махнула маме, которая полола грядку, и умчала меня прочь с горы.

Мы подкатили к ее дому, где под плакатом «Поздравляем, Мадлен!» Мэддины родственники – копии Мэдди, только кто постарше, кто помоложе, и прически у всех разные, – потягивали лимонад. Очутившись в толпе едва знакомых людей, я чуть не запела, как Дэви: «Жизни карусель…»

Свобода! Никто меня ни о чем не спрашивал. Я просто сидела на веранде на качелях и уплетала печенье с шоколадной крошкой; иногда подбегала Мэдди, и мы перешучивались, или она рассказывала, как пытается соблазнить соседа по этажу.

Когда Мэдди взялась перечислять, какие предметы выбрала, я прикусила язык. Опять про учебу! Сил моих нет все это выслушивать!

Я вежливо кивала, но при всяком упоминании об университете меня скручивало в бараний рог. Замаячила тень Марианы Олива, всплыли ее слова: «Изучать надо все». Нет, я уже не тешила себя надеждой, что все могу. Не могу, знаю, что не могу.

Но вот чертовщина! В каждом письме от секретаря Нью-Йоркского университета, в каждой печати сквозила надежда, сверкала ярким павлиньим хвостом!

Когда одна из тетушек отозвала Мэдди в сторону, я заметила Купа: он и тот тип, которому Мэдди когда-то врезала, подливали себе в бокалы лимонад.

Когда Куп тоже меня заметил, я махнула ему, и он подсел ко мне на качели. С минуту мы оба молчали. Я вспомнила, что так и не угостила его обещанными кексами, когда он меня подвозил.

– Qué pasa[8], Сэмми? – Куп чокнулся со мной бокалом лимонада. Одним из последних предметов, что мы изучали вместе, был испанский, начальный уровень, в первый год в Гановерской школе. Перед каждым уроком Куп вот так меня приветствовал.

– Nada, zanahoria.

Куп слегка опешил.

– Как ты сказала: «ничего, морковка»?

Я хихикнула.

– Забыла, как по-испански «засранец».

– Все еще злишься на меня за то, что придрался к этому, как его, Стюарту?

– Называй его просто Стюарт.

Куп закатил глаза.

– Все еще злишься за то, что я придрался к Стюарту?

– Не знаю, – ответила я. – Думала, это ты на меня злишься. Ты с того дня так и не заходил.

– Думал, ты обиделась.

– Обидеться-то обиделась, и все-таки ты был прав. – Я вдохнула поглубже. – Я ему все рассказала.

– И? – Куп поднял брови, голос звенел тревогой, будто он готовился принять очередной удар.

– Стюарт меня не бросил. – Я запнулась. – По крайней мере, пока. Даже по хозяйству нам помогает. Вот мои родители и не просили твою маму заходить.

– Вот это да!

– Он, конечно, не все время торчит у меня, – уточнила я. – Ему по-прежнему надо много писать. А еще он подрабатывает в клубе каноистов.

Куп кивнул, пожал плечами, помолчал.

– Ну и хорошо, – выдавил он наконец.