– Его сейчас и пушка не разбудит, – пробормотала я, принимая из ее рук бумаги. – Думаю, Тимофея Григорьевича можно до вечера не ждать. Так, что тут у нас…

Задумавшись, вошла в кабинет, поставила сумочку в шкаф, сняла солнцезащитные очки.

– Хм… А что привезли вместо нужных диванов? – поинтересовалась я.

– Пойдемте посмотрим!

Когда мы проходили мимо кухни, я обратила внимание, что Катерина сегодня непривычно ухожена: волосы уложены в объемный хвост, цвет лица ровный, ресницы колом стоят, глазки блестят. Перевела взгляд на выходящую с кухни Юлю и нахмурилась. Девушка явно принарядилась: на ней были высоченные каблуки, а из-под форменного костюма выглядывал симпатичный воротничок. Увидев меня, она смущенно опустила глаза и поджала накрашенные губы.

Накрашенные… Что?!

– Так. Стоп! – Я окликнула ее: – Юлия!

– Да? – Нехотя обернулась она.

Я взмахнула бумагами:

– У нас что, дресс-код поменялся? И почему это у вас яркая помада на губах?

– Я… просто. – Ее рот искривился в подобие улыбки. – Слишком ярко, да?

– Это смотрится вызывающе. Мы же с вами обсуждали правила. – Я покачала головой. – Убрать!

– Хорошо, – обиженно промямлила она.

– И смените обувь на более подходящую. Не хватало еще, чтобы вы навернулись, подавая заказ клиентам!

Я заметила в ее глазах злой огонек. Наверное, мы с ней были почти одного возраста, а ей приходилось подчиняться, да еще и называть меня на «вы». К тому же я должна была, как никто другой, понимать стремление девушки выглядеть симпатично и опрятно. Но, черт возьми, вчера-то она была серенькой и неприметной! А сегодня прихорошилась. И я догадывалась для кого!

– Эти музыканты всех девочек своим присутствием свели с ума, – хихикнула Аглая, когда мы двинулись дальше. – Все будто ожили…

– Или с ума сошли!

Девушка прикусила язык, заметив мое недовольство.

Хотя какое уж тут недовольство? Я была просто в бешенстве! Весь коллектив будто разом подхватил какую-то заразу. Это помешательство что, передается по воздуху? Вот взять хотя бы Глашку – даже она шла сейчас рядом со мной и поправляла уложенные волнами темные волосы. Хм… У нее, кажется, и духи новые. И туфельки…

– Красные диваны?! Что?! – воскликнула я, выходя к черному ходу. Подошла к грузовой машине, возле которой с унылым видом топтались двое грузчиков. – Это шутка, да?

– Здравствуйте! – Один из них широко улыбнулся. – Цвет баклажан, как и заказывали.

И с гордостью указал на кузов.

– Скажите, что вы ошиблись адресом, умоляю, – вскипела я, разглядывая торчащие из кузова возмутительно красные бархатные спинки. – У нас скоро открытие, а вы привозите мне чертовы красные диваны!

– Баклажан, – поправил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Какой это, к дьяволу, баклажан?! – Я всплеснула руками. – Они красные! А я просила сливовые! Посмотрите, в накладной так и написано: «королевский сливовый». Не баклажан и тем более не красный.

– Простите, – замялся второй грузчик, принимая бумаги из моих рук, – но тут даже картинка есть. Вот. Та же модель, бархат, та же спинка, ножки.

– Увозите! – Я развернулась и, выдыхая ноздрями огненный дым, направилась обратно.

– То есть не выгружать?

– Я жду свои красные… Тьфу! Свои сливовые диваны! Всего доброго!

Аглая пожала плечами и с виноватым видом закрыла за мной входную дверь.

– Свяжись с поставщиком. Требуй! Наори! Угрожай смертью! – приказала я. – Пусть везут наши диваны. Иди!

– Хорошо.

Девушка, кивнув, убежала, а я прошла в помещение клуба.

Зона отдыха смотрелась пустой и одинокой. Совсем как я. Красные диваны здесь совсем не к месту, даже если они очень крутые, сексуальные, модные и дерзкие. Здесь все детали и оттенки интерьера были подобраны как раз под сливовую мебель. Ни райская лилия, ни лаванда, ни пурпур. Только слива – глубокая, чувственная, страстная и вместе с тем нежная. Такая аппетитная, что кажется, будто она исходит соком. Сли-ва!

Я присела на барный стул и оглядела зал.

Скоро все наполнится жизнью. Счастливые влюбленные, веселые компании, сидящие за столиками, одинокие мужчины-охотники, оглядывающие толпу в поисках жертвы на вечер, знающие себе цену девушки за тридцать, со скучающим видом попивающие коктейль, заводные первокурсницы, перебравшие с выпивкой и бодро атакующие танцпол.

Здесь найдется место каждому, кто ищет пристанище или собирается убить очередную скучную ночь. Здесь будет темно и шумно. То что надо. Особенно для одиноких, кому не с кем провести нормальный вечер: с прогулкой, доверительным разговором, ласковыми объятиями и сладким сном под одним на двоих одеялом.

Здесь будет все, что любит сытая, не избалованная душевным общением молодежь. Музыка, выпивка, знакомства, танцы и безликая масса таких же страждущих отрешиться от реального мира. «Просто кайф», – вздохнула я.

Встала со стула и замерла, словно услышала что-то знакомое. Показалось.

Еще раз обведя взглядом просторный зал, вышла в коридор. И снова услышала. Нет, почувствовала: несколько аккордов заполнили пространство, и снова стало тихо. Безжизненно.

Я медленно шла туда, откуда донеслись эти чудесные звуки, и практически не дышала. Мне снова нужно это услышать. Но музыки не было. Шаг вперед – и снова она. Тихо-тихо, едва различимо. Мурашками по коже, дрожью по венам.

Прекрасные звуки, становясь осязаемыми, вновь наполнили помещение. И прекратились. Инструмент замолчал, а мое сердце ожило, забилось в тревожном ритме, ожидая новой порции музыки.

И вот еще раз. Теперь длинные переливы. Так, искрясь на солнце, течет ручей. Так летит птица в поисках своего гнезда. Я чувствовала мелодию – сердцем, каждой клеточкой тела: это его музыка. Я ни с чем на свете ее не спутаю.

Он сидел на стуле с закрытыми глазами. Красивые пальцы нервно бегали по клавишам – едва прикасаясь, словно маленькие бабочки, порхающие с цветка на цветок. В этой музыке было волшебство.

Внутри меня все кружилось, вспыхивало, горело и взрывалось. Я следила за его пальцами, мечущимися под ускоряющийся ритм, и ощущала, как каждая нотка наполняет меня сумасшедшей дрожью. Чувствовала, как его музыка проникает в меня, а душа плавно взмывает к небесам.

Я дышала этой музыкой, наполненной его энергетикой, льющейся с болью, с надрывом, с печалью и… с надеждой на любовь. И каждая секунда дарила мне безграничное счастье.

И неудивительно, что, когда замер последний звук, я звонко захлопала, присоединяясь ко всеобщим овациям ликующей публики. Но дверь отворилась шире, и я поняла: внутри, кроме него, никого не было. Он был один. И мои аплодисменты прозвучали жутко неуместно в опустившейся на нас глухой тишине.