Ты закрываешь балконную дверь. Городской шум мягко натыкается на оконные стекла – но в комнату просачивается едва-едва.

Ты кипятишь воду.

Полоса света в кухне сверкает чересчур ярко – как всегда. Стряпня сродни некоей больничной процедуре, притом что жить тебе совсем не хочется. Посуда зловеще посверкивает. Лампы чуть слышно жужжат. Выдвижные ящики у стола слишком маленькие – в них ничего не помещается.

В кухне не прибрано. Высыпавшиеся на пол головки чеснока валяются, нетронутые, подернутые паутиной, на линолеумном полу возле серванта. Когда-то Ребекка сидела здесь за столом и пила чай, держа чашку обеими руками. Вы лакомились пахлавой из одной тарелки. Ты помнишь ту первую ночь. Густые сливки. Она берет у тебя сигарету. Долгая прогулка домой. Пропавшая книга. Нескончаемая жара. Ее тело, распростертое перед тобой, точно карта твоей будущей жизни.

Ты ждешь ее, чтобы ворваться к ней в любое мгновение.

После ее смерти тебе стало понятно: все, чего ты боялся, уже никогда не случится. Случается только то, чего ты не в силах постичь умом.

Однако ночью ты обо всем забываешь.

А когда просыпаешься, все начинается сызнова.

Ты подносишь руки к горячей кухонной плите. Благодатный, теплый пар. Вода знай себе кипит – часто побулькивает. Ты подносишь руки к струе пара: это успокаивает.

В своем воображении ты видишь другие огни – из далекого прошлого. Ярко-ярко мерцают угольки. Шипит воздух. Дом твоего детства в Уэльсе.

Мать начищает твои башмаки – утром тебе в школу. Мягкое, ритмичное шуршание щетки заглушает звуки из телевизора. Тихий перезвон тарелок на кухне – отец молча перемывает посуду и складывает в стопку.

Ты много чего помнишь – подробности всплывают в твоей памяти совершенно непроизвольно.

Пасмурно. На веревке слабо, едва заметно колышется белье. Тебе все видится необъятным – даже ночь кажется непомерно долгой, темной, застылой.

Ты всплываешь из глубин памяти, чтобы позавтракать, принять ванну и прогуляться по древним развалинам, которые уже никогда не будут восстановлены. Будущее лежит по другую сторону прошлого. Мы возвращаемся в прошлое, чтобы затем двинуться вперед.

Но обратный путь сродни возвращению в дом, откуда все давно выехали; и единственная жизнь, наполняющая твою память, – это легкий порыв твоей неуемной страсти.

В Афинах пока еще тепло, хотя по вечерам бывает довольно холодно. Ты чувствуешь холод всем своим нутром. Спасает горячая ванна – но хватает ее от силы на час. Ты принимаешь ванну днем, пока еще достаточно светло.

Люди в сумерках спешат домой, нигде не задерживаясь.

Ближе к вечеру на кухнях зажигается свет, а дверные проемы, еще недавно завешанные шторами из бусин, в которых вечно запутывались домочадцы, теперь закрываются обыкновенными дверями с прямоугольными матовыми стеклами и истертыми от бесконечных хватаний ручками.

С балконов унесли телевизоры, а удлинительные шнуры смотали и убрали подальше. Уже не встретишь бродячих собак, мирно полеживавших под сенью апельсиновых деревьев на обочинах и являющих собой неотъемлемую часть городского пейзажа. Отряхнувшись своими дряхлыми телами, они убрались куда-то – и этого никто не заметил.

У тебя есть радио, диван, кровать, небольшой письменный стол, а в ванной стоит стиральная машина, которая все так же не работает, – все как при Ребекке, когда она еще была жива.

Крышка у твоего стола из черного мрамора. Переселяясь в эту квартиру, ты перевез его в первую очередь. И поставил у окна. Стол так отполирован, что в нем отражается все-все. Даже птицы проплывают в его зеркальном отражении мимо тебя, когда ты сидишь за ним и работаешь.

Лето давно закончилось, и площадь под твоим балконом опустела.

Некогда наполненная топотом ног, человеческой речью и одинокими созерцателями, глядящими друг на дружку, широко распахнутая площадь теперь походила на разверзшуюся, застывшую в молчании пасть.

Именно здесь ты хочешь свести счеты с жизнью.

Именно здесь ты задумываешь то, что так и не исполнишь.

Иногда сюда, к фонтану, забредает собака – она мгновение-другое озирается и, даже не тявкнув, семенит прочь.

По брусчатке рассеяны газеты, трепещущие, точно маленькие паруса.

То, чем ты занимаешься, – тайна, потому что этого никто не видит и не знает.

Ты снова вспоминаешь детство.

И кричишь: «Поглядите, поглядите же, да погляди на меня! Поглядите! Поглядите на меня!..»

Ты лежишь в постели и прислушиваешься к звукам, которые когда-то тебя успокаивали, – но слышишь только шум невнятно звучащих имен, доносящийся издали вместе с приливным гулом машин.

Тебе нравится сидеть на балконе и любоваться гирляндами автомобильных огней. Разноцветных. Иногда ты примечаешь какого-нибудь водителя – он или курит, или болтает с женой, или просто глядит по сторонам. Иногда ты выходишь на балкон, сжимая в руках большую чашку кофе, и сидишь не шелохнувшись. Сидеть вот так – просто доставляет тебе удовольствие. Ты видишь, как твои губы сжимаются, приближаясь к своему отражению в кофейной чашке. И вьющийся над нею дымок кажется тебе таким красивым.

Ты вспоминаешь, как вился дымок над кофейной чашкой у твоего отца. Чашка стоит на маленьком столике со складными ножками посреди рыбацкой лодки.

Над озерцом клубится легкая призрачная дымка. Гулко поскрипывает, покачиваясь, лодка. Скрежещет, отвинчиваясь, крышка теромоса. Пахнет водой – озером…

Порой ты замечаешь с балкона птиц. Они пролетают мимо, не хлопая крыльями.

Ты представляешь себе, каково это – просто парить в воздухе, без всяких усилий…

Ты ложишься спать.

Дни мелькают, точно вспышки света.

Ночами ты в основном лежишь в одном положении. В то же время твой спящий разум не может подолгу сосредотачиваться на чем-то одном. Твой спящий разум, точно призрак, переносится с места на место, от одного образа к другому.

Утром ты просыпаешься и осознаешь все, что вынесло на берег действительности приливом сновидений.

Ты все еще лежишь в постели.

Утро – бледное-бледное.

На площади кто-то разговаривает по мобильному телефону. А иногда люди шатаются там просто так – без всякого дела.

Ты чувствуешь, что жизнь проходит мимо тебя. И вдруг ты остро понимаешь, что в великой истории жизни ты ровным счетом ничего не значишь.

В течение следующих недель ты подолгу просиживал за столом на кухне в одних трусах и носках и все думал, думал… Ребекка с младенцем покоится на морском дне – это мир внутри мира, бытие вне бытия.

Профессор Петерсон заходил проведать тебя. Хотел, чтобы ты вернулся к работе, но тебе было не до того. Наведывался к тебе и Джордж. Все интересовался, в курсе ли ее родня и удалось ли тебе каким-то образом разыскать ее сестру. Но ты спроваживал обоих.