Генри идет неспешно. Его волосы тронуты сединой, и ему нравится пропустить стаканчик вина перед сном.

Иногда он прогуливается вдоль Сены и, вспоминая своего сицилийского друга, опускает монетку в любую протянутую руку.

Иногда он думает о ней, о них. О том, что было.

Он думает обо всем этом – иногда.

Только он никогда не останавливается.

Не останавливается и не озирается по сторонам.

Он идет и идет.

И с каждым шагом все явственнее чувствует бремя их жизни.

Его восхищает красота всякого пустяка – горячего кофе, ветра, врывающегося в распахнутое окно, дробь дождя, проезжающего мимо велосипеда, заснеженная пустошь в зимний день.

Неспешно прогуливаясь этой ярчайшей из ночей, Генри Блисс минует высокие окна, за которыми мелькает внутреннее убранство музея: рукав наполеоновской униформы, написанной маслом, беломраморное плечо, львиная голова, вышитая на гобелене.

Он подходит к лестнице, что ведет под сумеречный свод между внутренними двориками – в узкий, напо-ленный гулким эхом проход, по которому дальше можно попасть в обширное, огороженное, заполненное людьми пространство.

Он ступает на первый каменную ступень – и его неумолимо влечет вперед.

Кто-то там упал.

На земле лежит женщина.

Вокруг собираются люди – они держатся чуть поодаль, испуганно и нерешительно качают головами.

Генри бросает пакет и продирается сквозь толпу.

Вот он уже на коленях, простирает ладони вперед.

Он прикасается к ней, осторожно берет за голову и, подложив под нее свои мягкие ладони, укладывает ее на жесткие камни, которыми вымощен внутренний двор.

Она глядит на него немигающими глазами.

Эту историю он расскажет однажды своей дочери: Фотоаппарат – вдребезги.

Он принимает на себя всю тяжесть ее тела и все потенциальные грядущие тяготы.

Он возвращает ее к жизни.

Ее руки тянутся к его рукам – но он поднимает ее одним лишь взглядом.