«Перебрал он с волосьями-то, – подумал Феофан. – Хипарь какой-нибудь, что ли?»

С хипарями он еще так близко не общался, и парень поэтому был интересен.

Когда гость допил молоко, Феофан предложил:

– Давай знакомиться. Феофан, рыбак из Лопшеньги.

Парень вытер ладонь о рубаху и сказал:

– Очень приятно, Сергий, из-под Новгорода, учусь в академии в Ленинграде.

«Художник, наверно, – сообразил Феофан. – Они, эти художники, все хипари длинноволосые, мазепы».

– Серега, значит, – кивнул Феофан.

– Да нет, Сергей звучит не совсем верно, правильнее будет Сергий: Сергий Радонежский, Сергий Валаамский.

– Так они же попы вроде или, как их там, монахи? Ты же не поп, значит, Серега.

Парень пожал плечами, сказал смущенно:

– Да, я пока еще не возведен в духовный сан, но вот учусь, скоро уже…

Феофан крепко изумился:

– На кого учишься, на попа, что ли?

– Да, в Духовной академии…

Вот это да! Феофан какое-то время сидел с открытым ртом.

– Вот, значит, почему волосья-то у тебя такие.

– Ага, – просто ответил Сергий.

3

Вечером они сидели у костра, смотрели на огонь. Блики бегали по их лицам, плясали в воздухе, сновали, как зайцы, по черно-серой высоченной стене Соловецкой крепости, громоздящейся совсем рядом, метрах в семидесяти.

Восточный ветер, не шибко сильный, но настойчивый, пластался по земле, бросался на огонь из-за их спин, словно яркими цветными лентами играл огненными языками, раскидывал их в разные стороны. И без того красное, обветренное рыбацкое лицо Феофана отсвечивало сейчас кирпичными тонами и выглядело умиленным. Маленькие прищуренные глазки слезились то ли от блаженства, то ли от дыма, то и дело кидающегося в лицо.

– Слушай, Серега, чего ты в попы записался, не понимаю? – спрашивал Феофан.

Вопрос в такой его постановке явно не нравился Сергию, он ежился от таких вопросов и отвечал неопределенно:

– Я еще не имею чести именоваться попом, этого звания еще необходимо достичь.

– Да ла-а, достичь, тоже мне, – ехидничал Феофан. Ему почему-то нравилось подтрунивать над беспросветной религиозностью малохольного Сергия. Феофан был вполне подготовлен к этому полученным образованием и насквозь атеистическим колхозным бытом. Чтобы крепче уесть, он и имя специально коверкал, называл Серегой. Хотя такое имя явно не подходило.

– Волосья длиннее отрастить да крест на пузу нацепить – вот и поп. Тоже мне сан!

– Прошу вас в таком тоне по вопросам, касающимся православной религии и веры, не говорить!

Сергий поднялся, видно, собрался уходить. Феофан понял: перебрал с атеизмом. Жалко будет, если этот богомолец уйдет. Забавный парень.

– Ну-ну, я же шутя, что ты, не понимаешь шуток? Шутки-то надо понимать, брат ты мой!

– Это не шутки, а богохульство, мне это неприятно, – с обидой в голосе возразил Сергий.

– Да прости, чего там! – рубанул воздух рукой Феофан. – Не буду больше, честное слово! Ну балбес я, вот и все.

Сергий поколебался, но все же присел на свою чурку, и Феофан обрадовался.

– Давай-ка посмотрим лучше, что там у нас с ухой-то, – он засуетился с ложкой над кастрюлей, достал кусок картошины, куснул, оскалив, чтобы не обжечься, крупные редковатые зубы. – О-о! Готово! Давай-ка, Серега, окуньков, булькай их. Эх ты, благодать!

Потом они ели уху и нахваливали. Феофан хлебал быстро и шумно, скорехонько навернул миску, налил еще. Уха шла в охотку. Сергий работал ложкой более степенно, в движениях его не было суеты. Обстановка разряжалась, и, чтобы совсем закрепить отношения, Феофан размечтался:

– Эх, не хватает сейчас чего-нибудь более градусного, как бы к ушке-то, а? Отняли у народа радость…

– По-моему, правильно сделали, что отняли. Это не радость, а бедствие великое, – вежливо, но довольно определенно заявил Сергий, обжигаясь ухой.

Занятный фрукт! И когда ели уху, и когда пили чай, заваренный на брусничном листе, у Феофана зудели вопросы, но он не спрашивал пока, остерегался. Но чай размягчает… Сергий после чая маленько осоловел, в полуприщуренных зеленых его глазах засветилась благодать, и он глядел на небо, на звезды. Там, в вышине, среди звезд гулял шалый и чистый, прилетающий с моря ветер – «всток», обдувал их, сдувал с них пылинки, а звезды светили радостно, крупно, помаргивали гранеными краями. Средь звезд, будто разрубленный пополам медный пятак, надраенный до золотого блеска, ярче всех рдел и покачивался от ветра нарождающийся месяц.

– Серега, ты не злись, ты мне скажи все-таки, чего ты вдруг, это, как бы тебе… в богомольцы-то? – Феофан выбрал все-таки момент, спросил.

– А зачем это вам? – оторвался от звезд Сергий.

– Понимаешь, интересно, спасу нету! Не встречал таких…

Сергий обхватил колени руками, маленько запокачивался сидя.

– Я людей люблю, понимаете…

– Да и я вроде как, ну и что? – осторожно заспорил Феофан, но сразу же честно признался: – Не всех, конечно…

Феофан вспомнил тут тех, с кем не пошел бы в разведку.

– А я всех.

– Да всех же нельзя! Такие гады есть! – загорячился Феофан. – Их стрелять надо, а не любить! Вон бригадир наш, к примеру… Вредитель!

– Не вредитель он, просто заблудился.

– Тоже мне, овечка, заблудился в травке, как же! Это принципиальный гад! Все делает, чтоб людям навредить!

– Он заблудился, потому что потерял в людском мире свою душу. Как только он ее найдет, обретет покой. Не виноват он в том, что не нашел пока.

– Это у Пищихина-то душа? Ну вряд ли! – горячо возразил Феофан. Он не верил в наличие этого предмета у Пищихина.

– Душа есть у всякого. Просто человек и душа часто живут в разладе. Когда они обретут единство, наступит гармония и все люди будут счастливы. Люди не виноваты в том, что заблудились, их толкают на это дурные силы. Всякий человек изначально достоин уважения.

– Всякий? – удивился Феофан.

– Всякий.

– Ну ты даешь… Ладно, тебя лично когда-нибудь обманывали?

– Обманывали. Много раз.

– Например?

– Например, вчера у меня украли все деньги. Теперь не знаю как уехать отсюда.

– Так, тогда вопрос, – Феофан напрягся и спросил звонко – вопрос был важный: – Что бы ты сделал, если бы нашел сейчас этого вора?

Сергий ответил убежденно, как будто это само собой разумелось. Видно было, что не притворялся, не выпендривался: