Именно он был виноват в том, что произошло, – исключительно из‑за его сумасбродного желания добиться свободы достойным и честным образом. Если бы он не выразил своего явного презрения этому самовлюбленному и высокомерному сопляку, когда впервые увидел его в Барселоне… Если бы он смиренно склонил голову, когда этот Борджиа, распустив хвост, прохаживался по его книжной лавке… Если бы он мгновенно явился, когда это ничтожество потребовало его присутствия в сражениях против семьи Орсини…

Да, он продемонстрировал чувство собственного достоинства, повел себя как свободный человек, но когда Борджиа обрушил на него всю силу своей власти и показал, кто есть кто, Жоан смиренно отвел свою жену, как будто бы она была овцой из стада, ведомого на бойню, – вернее сказать, в объятия этого подонка. Он в ярости закусил губу. Именно он, и никто другой, был виновен во всем.

– Анна! – крикнул Жоан снова.

В ответ он услышал лишь прерывистый плач Рамона, который затихал временами, возможно, потому, что ребенок периодически впадал в беспокойный сон от полного изнурения. Жоан вознес молитвы, истово прося о том, чтобы Анна была жива, и поклялся, что если Господь подарит ему такую милость, то он всю свою жизнь посвятит жене, ухаживая за ней. Она должна прийти в себя после того ада, который ей пришлось пережить. Его уже не волновало то унижение, которому они оба подверглись; ярость улетучивалась, уступая место страху потерять Анну. Он был готов отказаться от мести, готов был склонить голову перед этим высокомерным юнцом-тираном, незаслуженно являвшимся главой папских войск. Только бы она была жива! Через некоторое время огонь одной из лампад заметался, угасая. Все масло выгорело. Жоан понимал, что совсем скоро масло выгорит и во второй лампаде и тогда кромешная тьма окутает его отчаяние. Он чувствовал комок в горле и изо всех сил сдерживал крик, рвущийся из груди. Крик ярости, бессилия, унижения, тоски, чувства вины и невыносимой боли.

Все смешалось. Анна хотела открыть глаза, но ей было страшно. Она боялась того, что пытка не закончилась и что оставались еще ублюдки, ждавшие момента, чтобы навалиться на нее и овладеть ею. Затянувшееся молчание предоставило ей ответы на вопросы. «Я все еще жива», – подумала она, но дикая боль изгнала все мысли. Пока в ее мозгу не оставалось места для ярости, была лишь боль, дикая боль, скопившаяся в душе и теле. Бессвязные мысли теснились в голове; желание жить сменялось призывами скорейшей смерти. И главное – этот тошнотворный запах, заполнявший все пространство вокруг. Она не знала, сколько времени прошло, и разрыдалась. У нее не было других желаний, кроме как раствориться в слезах и исчезнуть. Но этого не произошло, и постепенно, все еще замутненным взором, она стала различать очертания комнаты, запах которой ей не забыть вовеки. Анна увидела ободранные стены и то окошко, в которое упорно смотрела, чтобы не видеть насиловавших ее нелюдей, и мечтала о том, как легко она могла бы убежать, если бы у нее были крылья. И снова этот смрад… Она чувствовала жуткое отвращение и позывы к рвоте.

Она задалась вопросом, что же произошло. Прекрасно зная ответ, Анна поняла, что ей необходимо повторить самой себе снова и снова эти слова: «Анна, тебя изнасиловали. Эти ублюдки изнасиловали тебя». И в этот момент она почувствовала ярость и желание плакать и плакать, не переставая. Она устала, очень устала и поэтому свернулась на полу калачиком. Все, что она хотела, – это заснуть и забыть обо всем. Именно в этот миг она услышала голос Жоана, звавший ее во второй или даже в третий раз. Тут же реальность навалилась на нее. «Мой сын! Я не слышу его голоса! Жив ли он?» Но у нее не было сил пошевелиться, и она сосредоточила все свои усилия на том, чтобы постараться прийти в себя. Анна снова услышала голос Жоана, его слова отдавались в ее голове, и, когда ей наконец удалось подняться с пола, она почувствовала, как что-то жидкое потекло по ее ногам; запах у этой субстанции был отвратительным. Анна усилием воли заставила себя сделать несколько шагов и с трудом добрела до двери.

Жоан наблюдал за тем, как пламя второй лампады угасало вместе с его надеждой, когда наконец услышал слабый шум, раздавшийся из‑за полуоткрытой двери, которая находилась чуть левее напротив него. Он снова позвал жену и, уловив новый шум движения, почувствовал, как учащенно застучало его сердце. Через некоторое время из‑за этой двери возникла тень, в которой он признал свою супругу, опиравшуюся на косяк двери. Она была растрепана, и ее всегда безупречный вид сейчас являл собой образчик неухоженности.

– Анна! Как вы? – спросил Жоан, чувствуя огромное облегчение. Она не ответила, и он осознал, насколько глупо прозвучал его вопрос. – В первую очередь идите и заберите Рамона, – сказал он, чтобы хоть как-то поддержать ее.

Она послушалась его и, волоча ноги, в полной прострации вошла в другую комнату, где была вынуждена заняться поисками в темноте. Вскоре она нашла ребенка, спавшего на полу, и, нежно взяв его на руки, с трудом принесла туда, где находился Жоан. Потом, не произнеся ни слова, Анна начала развязывать его путы, а он говорил и говорил, что она скоро придет в себя, что он безумно любит ее и сделает все возможное и невозможное, чтобы они снова стали жить благополучно. Он постарается, чтобы на ее лице опять появилась улыбка, и пусть она не сомневается в том, что они будут счастливы втроем. Очень счастливы.

Анну тошнило. Она чувствовала, что истекает кровью, и не могла избавиться от преследовавшего ее жуткого запаха. Она изо всех сил старалась развязать узлы, но пальцы не слушались ее. Наконец, когда ей удалось освободить Жоана, он обнял ее, а она прижалась к нему. Он хотел поцеловать ее в губы, но она, хотя и была очень слаба, собрала остатки сил и отстранилась от него. Она все еще чувствовала тот запах и испытывала страшное отвращение. Жоан нежно поцеловал ее в лоб, и в этот миг для нее все померкло и она потеряла сознание.

Жоан терпеливо ждал, когда Анна придет в себя, и ласково гладил ее по щеке. Через несколько минут она очнулась, и тогда он взял ребенка на руки и, поддерживая жену за талию, повел ее к выходу. Дверь была закрыта, но не заперта. Лошадь и мул ждали их, привязанные к кусту. Анна с трудом взобралась на мула, хотя ее седло для верховой езды было боковым и обеспечивало ей относительный комфорт. Жоан посадил Рамона впереди себя на круп лошади и, взяв мула под уздцы, медленно направился в сторону книжной лавки.

В самом конце улицы, почти не освещенном факелами, на достаточном расстоянии от себя Жоан различил Микеля Корелью верхом на коне. Будучи исключительно обеспокоенным состоянием Анны, Жоан сделал вид, что не узнал валенсийца, который тоже не выказал желания приблизиться. Едва переступив порог дома, Жоан тут же позвал своих мать и сестру, а они вызвали акушерку. Анна попросила предоставить ей возможность принять ванну, поскольку чувствовала себя испоганенной. Подмастерья достали воды из колодца, находившегося во дворе дома, а служанки нагрели ее в кухне, где установили лохань. Акушерка явилась с мазями и медикаментами, выгнала Жоана из комнаты, тщательно обследовала Анну и помогла ей принять ванну. После этого она обработала ее раны и уложила в постель.

– Над ней жутко поиздевались, – сказала акушерка Жоану.