В чью (если вообще в чью-то) честь назвали Нив, Джексон не знал. Нив была на год моложе Фрэнсиса и на пять лет старше Джексона. После ее рождения мать освоила календарный метод предохранения, но Джексон оказался неожиданным пополнением, зачатым в том самом эрширском пансионе. Младшенький.

— Папа, о чем ты думаешь?

— Ни о чем, милая.

Они говорили шепотом, несмотря на то что сестра Михаил, толстуха, увлекшая их за собой, рокотала басом на весь коридор. От Амелии с Джулией он знал, что сестра Михаил — экстерн. В монастыре было шесть экстернов, которые общались с окружающим миром от лица интернов — тех, кто никогда не покидал монастырских стен, проводя день за днем, до самой смерти, в молитве и созерцании. Сильвия была интерном.

Марли от всего происходящего была в полном восторге:

— Почему сестру Михаил зовут, как мужчину?

— Ее назвали в честь святого Михаила.

Интересно, зачем «Маркс-и-Спенсер» придумали марку «Святой Михаил»?[88]Чтобы не так по-еврейски звучало? Вдруг сестра Михаил знает? Но не спрашивать же ее, в самом деле. Еще Джексон знал, что святой Михаил — покровитель воздушных десантников. Из-за крыльев, что ли? С другой стороны, у всех ангелов есть крылья. (Хотя Джексон, понятно, в ангелов не верил.) В коридоре, за поворотом которого оказался еще один, а потом еще один, то и дело попадались статуи и картины — святой Франциск и, само собой, святая Клара, а также многочисленные истекающие кровью распятые Иисусы с глазами Бэмби. Corpus Christi, salva me.[89]

Черт, он и забыл, сколько у них тут физиологии. Или, цитируя язвительную Амелию, «садомазохистского гомоэротического бреда». И что она все время на взводе? К Оливии это явно не имеет отношения. И к смерти отца тоже. Это, конечно, дико неполиткорректно, и, Бог свидетель, он бы никогда не сказал этого вслух, ни в жизнь, но правду не спрячешь: Амелии Ленд необходим перепих.

— А это Дева Мария Краковская, — объясняла Марли сестра Михаил, указывая на статуэтку за стеклом. — Один священник вывез ее из Польши во время войны. Когда страна в опасности, она плачет.

Лучше бы он вместо куска гипса пару евреев оттуда вывез.

— Плачет? — Марли была поражена.

— Да, у нее по щекам катятся слезы.

«Это бред собачий, Марли, не слушай ее», — хотелось сказать Джексону, но тут сестра Михаил обернулась и посмотрела на него. Лицо у нее было веселое и круглое, а глаза — монахини. Джексон знал, что монахини сразу видят, что там у тебя в голове, поэтому с уважением кивнул в сторону статуэтки. Sangius Christi, inebria me.[90]

Сообщив, что сестра Мария Лука их ожидает, сестра Михаил, шелестя облачением, энергично двинулась вперед, уводя их все дальше по лабиринту монастырских коридоров. Джексон вспомнил, что у монахинь особая манера передвигаться — очень быстро, но не бегом, словно на колесах (возможно, их этому специально учат). Странно, что преступники редко переодеваются монашками, идеальный же способ остаться незамеченным: никто не запомнит твоего лица, только сутану. Взять тех же свидетелей убийства Лоры — все, как один, увидели только желтый свитер для гольфа.

Джексон был уверен, что Джулия назвала сестру «борзой», но, по всей видимости, она сказала, что у Сильвии есть борзая, ибо так оно и оказалось. Собака спокойно сидела подле нее. От сестры Марии Луки их отделяла решетка, что напомнило Джексону тюремную камеру и еще почему-то гарем (и откуда у него в голове взялся гарем?). Он подумал, что в Сильвии действительно есть что-то от борзой, она высокая и худая, но совсем не симпампушка, как сказал бы его отец, — очкастая и зубы торчат. Борзая же, холеное пятнистое создание, как будто сошла со средневекового полотна, где сопровождала на охоте знатную даму. И этот образ тоже стал для Джексона неожиданностью. Может, просто в монастырях есть что-то средневековое, вот и. Когда они вошли, собака встала и осторожно лизнула Марли руку сквозь решетку.

Они же францисканки, вспомнил Джексон. «Хиппарский такой орден, — говорила Джулия. — Летом расхаживают босиком, а на зиму сами шьют себе сандалии, держат домашних животных, и все, ясное дело, вегетарианки». Амелия с Джулией рассказали ему о монастыре во всех подробностях; похоже, они искренне презирали призвание Сильвии. «Не ведитесь на показушную святость, — предупреждала Джулия, — под этим пингвиньим маскарадом она — все та же Сильвия». — «Это просто форма эскапизма, — небрежно добавила Амелия. — Ей не нужно оплачивать счета, думать, на что купить еду, и ей никогда не приходится быть одной». Не потому ли Амелия столько хмурилась, не от одиночества ли? Но Джулия вроде упоминала какого-то Генри? Трудно представить Амелию в мужских объятиях. Кем бы ни был тот Генри, толку от него ноль. (Когда это он перестал называть ее «мисс Ленд» и перешел на «Амелию»?)

Амелия сказала, что почти не навещает Сильвию, но они изредка переписываются, по мере необходимости. «Хотя о чем Сильвии писать — молитвы, молитвы и снова молитвы, — ну и еще всякая работа по дому, так скажем, — они пекут облатки, крахмалят и гладят разное там облачение, в таком духе. Еще она много работает в саду и вяжет вещи для бедных», — пренебрежительно добавила она. А Джулия сказала: «Про вязание она выдумывает», — а Амелия сказала: «Нет, не выдумываю», — а Джулия сказала: «Выдумываешь, я к ней, знаешь ли, почаще езжу», — а Амелия сказала: «Ты ездила, когда у тебя было прослушивание на роль монашки в „Звуках музыки“», — а Джулия сказала: «Ничего подобного». — «Вы замолчите когда-нибудь, а?» — устало сказал Джексон. И они обе уставились на него, словно впервые увидели. «Вы бы на себя со стороны посмотрели», — укорил он, а сам подумал: когда это я начал говорить, как моя мать?

— Интересно там было, да? — бросил Джексон дочке в зеркало заднего вида.

Марли совсем засыпала. После того как она познакомилась с борзой сестры Марии Луки (пес был из приюта, звали его Джокер, — видимо, прежде он участвовал в собачьих бегах), сестра Михаил увела Марли с собой, чтобы накормить. Сестры-интерны столпились вокруг девочки, будто никогда раньше не видели детей, а она с вполне довольным видом уминала тост с фасолью, кекс и мороженое, которые они откуда-то тут же ей принесли. За картошку фри она, вероятно, осталась бы у них послушницей.

— Не говори маме, что я брал тебя с собой в монастырь.

На самом деле не так уж было интересно. Сильвия знала о его приходе. Амелия заранее ей позвонила, объяснила, что Джексон занимается исчезновением Оливии, но не сказала, что послужило тому причиной. Когда сестра Михаил увела Марли, Джексон вытащил скомканного голубого мышонка, затворенного в кармане, и показал Сильвии. Он хотел вызвать шок. Джулия говорила, что Амелия упала в обморок, увидев игрушку, а за ней этого не водилось. Сильвия взглянула на голубого мышонка, ее тонкие сухие губы плотно сжались, маленькие глазки цвета тины уставились не мигая. Через несколько секунд она произнесла: «Голубой Мышонок» — и потянулась к решетке. Джексон поднес голубого мышонка поближе, и она одним пальцем осторожно коснулась его старого рыхлого тельца. По ее щеке скатилась скупая слеза. Но нет, она не видела мышонка с того дня, как пропала Оливия, и даже представить не может, почему он оказался среди вещей отца. «Мы с папой никогда не были близки», — сказала она.