По окончании церемонии молодые сели в экипаж Бонапарта и отправились на улицу Шантрен. Сохранилось любопытное воспоминание Бонапарта о первой ночи молодоженов, которое он сделал в Италии, когда к нему приехала Жозефина. Указав собеседнику на любимого мопса жены, уютно устроившегося на канапе, он поделился с ним:

— Видите сего господина? Сие есть мой соперник. Он был хозяином постели мадам, когда мы поженились. Я хотел изгнать его; бесполезное намерение: мне объявили, что нужно либо лечь в постель, либо согласиться уйти. Досадно, но выхода не было. Я смирился. Фаворит оказался менее сговорчивым. У меня осталось отметина на ноге.

Докладывая на следующий день о своем браке председателю Директории, Бонапарт заявил:

— Это еще один залог моего твердого решения обрести благо лишь в Республике.

11 марта командующий отбыл в действующую Итальянскую армию. В штабе, расположенном в Ницце, его ожидали три генерала, Массена, Дезе и Ожеро, выслужившиеся в революционных войнах до своих званий из рядовых. Все были статными молодцами высотой под метр девяносто, каковой рост еще увеличивался за счет треуголок, украшенных трехцветными перьями. Они были в курсе «приданого» мадам де Богарне и весьма кисло встретили командующего, низкорослого и с виду болезненного, «протеже Барраса и его дам». Казалось, их наихудшие подозрения подтвердились, когда Бонапарт с гордостью показал им миниатюрный портрет жены.

Но генералы тотчас же изменили свое мнение, как только он с полным знанием дела подверг их доскональному допросу о состоянии каждого боевого соединения. Как уже было сказано выше, революционная армия пребывала в крайне плачевном состоянии, и перед отъездом Бонапарт настоял на том, чтобы правительство позволило французским армиям «поддерживать себя ведением войны за счет других стран», т. е. предоставить войскам неограниченные возможности для мародерства. Представим слово писателю Стендалю, непосредственному участнику наполеоновских походов. «Он поощрял самый позорный грабеж со стороны свих генералов. Пример — богатства Массены, Ожеро и т. д…. Один батальонный командир, посланный в экспедицию в Апеннины, по дороге останавливается в Болонье; у него нет даже лошади; недели через две, на обратном пути, он снова заезжает в Болонью; за ним следуют семнадцать повозок, нагруженных добычей, три кареты и две любовницы».

Но это — изнанка наполеоновской кампании, а в Париж летели победные реляции об успехах французского оружия. Сардинское королевство запросило мира и вышло из антифранцузской коалиции, армия под предводительством Бонапарта выигрывала у австрияков битву за битвой, в столицу везли знамена поверженного врага, итальянцы в Ломбардии, которым осточертело почти двухвековое господство Австрийской империи, приветствовали французов как освободителей. Венецианская республика сдалась без боя, четверку бронзовых коней, некогда украшавших еще римский ипподром, сняли с собора Святого Марка и вместе с символом республики, золотым крылатым львом, отправили в Париж. Пощады не удостоился даже римский папа, вынужденный уступить часть своих владений, так называемой Папской области, и выплатить контрибуцию. Эту дань завоевателям были вынуждены выложить все побежденные, и деньги потоком текли в казну Франции, а в столице каждое сообщение об очередной победе встречали громким ликованием. Между штабом армии Бонапарта и Парижем сновали курьеры, одни везли сообщения о его победах, другие — письма жене. Им были даны строжайшие указания не останавливаться на почтовых станциях и пребывать в Париже не более четырех часов. Бонапарт писал жене каждый день и даже иногда по нескольку раз.

Тем временем Жозефина вела в Париже обычную светскую жизнь, принимала подруг за обедом, посещала все обычные светские мероприятия: приемы в Люксембургском дворце, театральные спектакли, балы, выезжала за город. Весь день у нее был настолько занят, что она порой даже не удосуживалась прочитать письма мужа, уж не говоря о том, чтобы немедленно написать ответы на них. К тому же их нельзя было просто пробежать невнимательным взглядом, ибо итальянское происхождение Бонапарта так и проглядывало в каждом неправильно написанном слове и ужасающих грамматических ошибках. Тем не менее, ей льстило обожание, проявляемое мужем, и она нередко зачитывала друзьям некоторые наиболее исполненные страстью выдержки. Приятель Жозефины, поэт и драматург Антуан Арно, как-то навестил ее в тот день, когда Мюрат доставил письмо от командующего. «Я помню, как она зачитала отрывок, в котором ее муж пытался развеять терзавшие его сомнения. "Если это правда, бойся кинжала Отелло!" — написал он. Я до сих пор вижу перед собой эту улыбку, когда она промолвила со своим креольским выговором: "Какой же Бонапарт[44] забавный!"»

Несомненно, подобный бурный поток чувств выглядел в глазах этой видавшей виды дамы смешным. Излияние таких неприлично пылких эмоций могло пронять кого угодно, но только не себялюбивую Жозефину. Безусловно, ей нравилось, что все торговцы открыли ей неограниченный кредит, что она теперь выступает на первых ролях на празднествах, устраиваемых в честь побед супруга (причем ликующий народ именовал ее «Богоматерью победы»), что самый влиятельный деятель Директории Баррас относился к ней с величайшей предупредительностью. Поэтому Жозефина на все призывы мужа приехать к нему отвечала либо уклончиво, либо просто игнорировала их. Она стала истинной парижанкой, утонченной и изнеженной, и не желала пускаться в дальний путь, сопряженный с множеством опасностей. Наполеон присылал за ней Мюрата и Жюно, но они так и вернулись из Парижа ни с чем. Жозефина отговаривалась то нездоровьем, то несуществующей беременностью.

6 мая в Тортоне на миниатюрном портрете Жозефины, который Бонапарт всегда носил с собой, треснуло стекло. По воспоминаниям Мармона «он побледнел ужасающим образом, видно, испытанное им чувство было чрезвычайно болезненым:

— Мармон, моя жена или очень больна, или изменила мне».

Вещее сердце не подвело полководца, ибо примерно в это время у Жозефины начался, пожалуй, самый увлекательный любовный роман в ее жизни. Выше приводились слова Барраса о том, что Жозефина, даже полностью отдаваясь, никогда не забывалась, поскольку во всех тонкостях овладела мастерством куртизанки. Однако же по всему чувствуется, что она с первых дней своего замужества наслаждалась чисто физической стороной любви. Именно роман с молодым гусарским офицером Ипполитом Шарлем свидетельствует о том, насколько Жозефина потеряла голову, ибо она стала вести себя с вызывающей опрометчивостью.

Шарль был на девять лет моложе Жозефины, такого же среднего роста, но обладал неотразимой внешностью южанина с темными кудрями, смуглым лицом и голубыми глазами. Эффект еще более усиливал гусарский доломан с золотыми браденбурами и пуговицами, а также ментик, отороченный лисьим мехом. Молодой лейтенант состоял при генерале Леклерке, будущем свояке Бонапарта, который стал мужем его сестры Полины. Но главным в Ипполите было его бившее ключом веселье, он так и сыпал каламбурами, чрезвычайно модными в то время в Париже. Гусар как никто мог развеселить Жозефину буквально до слез, хотя ей и приходилось прикрывать рот носовым платком, чтобы прятать свои дрянные зубы. Она писала только что вернувшемуся из Америки Талейрану: