– Сегодня – особый день, Люся, – весьма торжественно сказал он, наклонился к вазе, сорвал один лист, похожий на человеческую ладонь, и протянул мне. – Маленький сувенир для тебя, единственная моя. Ныне делаю тебе предложение руки и сердца.

Я ответила согласием. Не скрою, события разворачивались слишком быстро, но на войне особенно долго думать не приходится. Сегодня мы живы, а завтра… О том, что может произойти завтра, не знает никто. Была у меня единственная просьба, и Киценко она поначалу удивила. Я сказала, что моего первого мужа тоже звали Алексеем. Я не желаю вспоминать об этом человеке, и младшего лейтенанта буду называть по-другому: «Леня». Он рассмеялся, обнял меня и разрешил: «Называй, как хочешь, родная!»

Мы с ним действительно подали рапорт командованию с просьбой оформить наши отношения установленным образом. Рапорт подписали и комбат лейтенант Дромин, и комполка майор Матусевич. Эту бумагу, заверенную полковой печатью, приняли к исполнению в штабе 25-й Чапаевской дивизии. Однополчане намекали нам на свадебные торжества, но скорее в шутку, чем всерьез. Второй штурм севастопольцы отбили, однако понесли большие потери – 23 тысячи убитых, раненых, пропавших без вести. В некоторых ротах нашего полка осталось по 60–70 бойцов. Туго пришлось, например, сражавшейся не так далеко от нас в четвертом секторе обороны у горы Азиз-Оба и деревни Аранчи 8-й бригаде морской пехоты. При начале второго штурма в ней состояло примерно три с половиной тысячи человек, а к 31 декабря насчитывалось чуть более пятисот. Не свадебный веселый пир тут больше соответствовал ситуации, но – печальная тризна…

Супруг мой Алексей Аркадьевич Киценко был старше на одиннадцать лет. Семейная жизнь у него, как и у меня, поначалу складывалась не особенно удачно. По настоянию своей властной матери он женился рано и на женщине, которую она для него выбрала. Затем последовал скандальный развод, сопровождавшийся разными неприятными деталями. Тем не менее к тридцати шести годам его характер, добрый и мягкий от природы, устоялся, и уже ничего не могло сбить младшего лейтенанта с избранного им пути. Как командир, он пользовался непререкаемым авторитетом у подчиненных. Как муж, он всегда заботился обо мне и оберегал от всяческих напастей, насколько это возможно на передовой линии фронта. С ним я впервые почувствовала, что такое любовь, взаимная и всепоглощающая, и была совершенно счастлива в те дни.

Наверное, блиндаж с земляными стенами и низкой крышей из трех рядов бревен мало походил на уютное семейное гнездышко. Но мы жили в нем припеваючи, с тем комфортом, какой мог себе позволить фронтовой офицер и его жена. Отсюда я уходила в лес на охоту за врагами, сюда же возвращалась, зная, что в любое время суток для меня на печке-буржуйке готов бак с горячей водой, кружка со сладким чаем, свежая нательная рубаха, нары, застеленные байковым одеялом, что ординарец командира второй роты получит на кухне и принесет нам обед или ужин.

Медовый месяц сугубо положительно отразился на стрельбе из снайперской винтовки. Пули летали очень хорошо – и только по заданной им траектории – и как будто сами находили цель. Иногда мне казалось, что заколдованный лес одобрил мое замужество и помогает мне, толкая самоуверенных фрицев то на заснеженную поляну (проверить установку мин), то на дорогу (соединить разорванный телефонный провод), то на самое высокое дерево (корректировать огонь артиллерии). Из выстуженной январским ветром чащи любовь вела меня обратно. Противник часто сопровождал мой переход через нейтральную полосу обычным своим «концертом немецкой классической музыки» в исполнении минометов. Я просила помощи у наших пулеметчиков, окликая их или поднимая над кустарниками малую саперную лопатку. Они начинали перестрелку, и так я выбиралась из леса живой.

К моим личным успехам рядовые снайперского взвода относились правильно: старались брать пример, быстрее осваивать разные приемы маскировки, совершенствовать владение оружием. Значительную часть первоначального обучения бойцов, поступавших к нам из маршевых рот, доставляемых из Новороссийска, теперь брал на себя Федор Седых. За храбрость и отличие при втором штурме он получил воинское звание «сержант». Помогал ему рядовой Анастас Вартанов, давно изучивший «снайперку» и с выдумкой применявший свои охотничьи навыки против оккупантов. Тех новичков, кто проявлял способности к меткой стрельбе, я для наглядного обучения иногда брала с собой в лес в качестве снайперов-наблюдателей. Ведь тонкое ремесло проще понять, работая рядом с мастером.

Что солдаты говорили обо мне, я знаю.

Во-первых, они считали, будто я – заговоренная, и заговорила меня от смерти какая-то бабка-знахарка на хуторе под Одессой, которую я спасла от румын. Во-вторых, утверждали, будто в лесу меня никто обнаружить не может, поскольку там за мной ходит, ничуть того не боясь, сам хозяин леса – леший. Это он заслоняет меня своим огромным древесным телом от врагов и руками-корягами притягивает к себе пули и осколки, направленные в мою сторону. Третья легенда (по-моему, все их сочинил старый егерь) касалась моих способностей. Я-де у лешего научилась чутко слышать происходящее на километр вокруг, видеть ночью, как днем, передвигаться по лесным тропкам абсолютно бесшумно, прятаться там, где никто бы не смог. Оттого и прозвище у меня в полку такое странное – «РЫСЬ».

С первых чисел января 1942 года на фронте наступило относительное затишье.

Артиллерийские перестрелки между советскими и немецко-фашистскими войсками продолжались. Тут работали и дальнобойные орудия калибра 305 мм, например, с береговых бронебашенных батарей № 30 и № 35, и гаубицы калибра 152 мм, и пушки 122 мм артполков 134-го и 265-го, базировавшихся в нашем третьем секторе обороны, и корабельные орудия крейсеров и эсминцев, привозивших в Севастополь пополнения, боезапас, продовольствие, технику. При хорошей погоде активно действовала авиация. Она бомбила вражеские тылы, вела воздушную разведку и корректировку огня береговой артиллерии, прикрывала Главную военно-морскую базу от налетов фашистов и даже… разбрасывала листовки над окопами немецких и румынских полков.

Бывало, сухопутные части производили разведку боем на разных участках фронта для изучения переднего края противника, его огневых средств, опорных пунктов и узлов сопротивления. Такие схватки длительностью и ожесточением не отличались, но представление о том, что и как делается у фрицев, давали.

Однако случались и печальные истории.

В четверг, 8 января 1941 года, начальник штаба Приморской армии генерал-майор Н.И. Крылов выехал на легковом автомобиле в третий сектор, чтобы осмотреть расположение боевых подразделений. Его сопровождал адъютант командующего армией старший лейтенант Кохаров. Они посетили штаб 79-й стрелковой бригады и уже двигались по проселочной дороге к нам, в 25-ю дивизию. Вдруг генерал остановил машину. Ему захотелось взглянуть с небольшого взгорья на живописный отрог Камышловского оврага, в конце декабря бывший местом упорных сражений. Через минуту сзади него разорвалась мина, затем вторая – сбоку, третья – впереди. Кохаров был убит сразу. Крылов получил три ранения осколками мин. Его на том же автомобиле срочно доставили в госпиталь, где он перенес несколько операций. К счастью, генерал-майор остался жив и вернулся в строй.