Прошло полчаса.

Пятница 23 января 1942 года начиналась как день сугубо тихий. На сухопутных рубежах обороны Севастополя ни одна из сторон боевых действий не вела. Молчали пушки, минометы, пулеметы. Не поднялись в небо бомбардировщики, штурмовики, истребители. Война как будто затаилась. В эти минуты и часы – а они теперь выпадали нередко – чудилось, что смертоубийство закончено, что мирная жизнь возвращается, и наше ремесло востребовано больше не будет. К сожалению, пока верить в это было опасно.

Прислушиваясь к необычной тишине, я приложила два пальца к губам и свистнула. Седых отозвался таким же коротким свистом. Я не спускала глаз с моста и знала, что Федор, прячась в траншее, уже потащил «куклу» на нейтральную полосу. Издали казалось, будто советский часовой, покинув окоп, осматривает местность перед ним. Клюнет ли немец на старинную уловку, применявшуюся еще на фронтах Первой мировой войны?

Выстрел с моста прозвучал глухо, точно кто-то ударил железным прутом по деревянной доске. Короткая вспышка блеснула именно там, где я и предполагала. Честно говоря, я бы тоже выбрала этот закуток. Слева позицию надежно прикрывала металлическая балка. Ружье удобно лежало на согнутом пруте, сам стрелок сидел на пятке правой ноги, коленом упирающейся в разбитую шпалу, левый локоть поставив на левое колено. Наконец ты, сволочь фашистская, мне попался, а то больно зябко тут сидеть! В окуляр оптического прицела я увидела его голову. Фриц передернул затвор винтовки, подобрал гильзу, сунул ее в карман и выглянул из своего укрытия. Правильно говорил Дорогой Учитель: «Никогда не думай, что твой выстрел – последний, не любопытствуй зря!»

Задержав дыхание, я плавно нажала на спусковой крючок.

С высоты пяти метров немец упал на чуть подтопленное водой из ручья, густо заросшее камышом дно Камышловского оврага. Следом за ним свалилась и его винтовка. К моему удивлению, работал он не со снайперским германским карабином «Zf.Kar.98k», а с ружьем системы Мосина, имевшим прицел «ПЕ», конечно же трофейным. Много отличного, совершенно исправного нашего оружия (которое мы, красноармейцы – «разинцы», получить тогда не могли) досталось захватчикам в первые месяцы войны.

Федор, взяв в руки автомат «ППШ-41», остался в окопе: прикрывать мой бросок к пораженному в переносицу врагу. За четверть часа где бегом, где ползком я преодолела камышовые заросли и очутилась возле трупа. Не люблю смотреть на лица мертвых врагов и уж тем более – потом вспоминать о них.

Счет пошел на минуты.

Я быстро обыскала гитлеровца, одетого в маскхалат поверх утепленного кителя. Вот его солдатская книжка, вот погоны, обшитые серебряным галуном, вот красная с черно-белой окантовкой орденская ленточка из второй петли на кителе, вот и знак ордена «Железный крест». Ножом-«финкой», острым, как бритва, я срезала эти вещи. Капитан Безродный будет доволен. Он ценит подобные сувениры и говорит, что они прекрасно дополняют его отчеты о службе разведки в поле.

Кроме того, женщине – будем откровенны – никогда не помешает запас из бинтов и ваты. Они у фрица есть. Большой пакет – во внутреннем кармане правой полы, пакет поменьше, на пять метров бинта – в правом нагрудном кармане кителя. Есть и подарок для любимого моего супруга – плоская фляга с коньяком, портсигар с сигаретами. В металлическом цилиндре, предназначенном для ношения противогаза, на самом деле никакого противогаза нет. Там снайперский сухой паек, видимо, на сутки: четыре пачки галет, две плитки шоколада в фольге, банка сардин в масле с ключом для открывания, припаянным к крышке.

Закинув за плечо «трехлинейку» с оптическим прицелом, ныне фашисту совсем не нужную, я вернулась к своему окопу. Федор Седых ждал меня с нетерпением. Он помог мне перевалиться через бруствер обратно в окоп и спросил, улыбаясь:

– Кого на сей раз пристукнули, товарищ старший сержант?

– Важная птица. Смотри, какие у него регалии, – я достала из кармана чужой орден.

– Ну, самое главное, – ответил Федор, – морячкам-то нашим станет спокойнее.

– Заметь, кругом тишина. Значит, один на охоту ходил, был в себе уверен, – я достала немецкую солдатскую книжку и прочитала вслух. – Гельмут Боммель, сто двадцать первый пехотный полк пятидесятой пехотной Бранденбургской дивизии, обер-фельдфебель. Ладно, уходим отсюда, пока они его не хватились…

Седых взял у меня обе винтовки: мою и трофейную, – и мы с ним быстро поползли по траншее к передовой линии третьего батальона 79-й бригады. Солдаты из боевого охранения нас встречали. Помахал нам рукой и пулеметчик, которому было поручено прикрывать гостей-снайперов в случае их обнаружения противником. Едва мы очутились между высоких земляных стен в ходе сообщения, как над Камышловским мостом засвистели мины, затрещали пулеметные очереди. Немцы очнулись и поливали огненным дождем нейтральную полосу. Наши им ответили. Тихо и умиротворенно начиналась пятница 23 января, а все-таки война свое отыграла…

Полковник Потапов, сидя за столом, долго рассматривал солдатскую книжку Гельмута Боммеля, приложенный к ней русский перевод и орден «Железный крест». Мы с Федором стояли перед ним, вытянувшись по стойке «смирно».

– Кто из вас снял снайпера? – спросил Потапов, почему-то глядя на сержанта Седых, мужчину рослого, сильного, с добродушной физиономией.

– Я, товарищ полковник, – мой ответ прозвучал четко и громко.

– Как это удалось?

– Привычное дело, товарищ полковник, – ответила я.

– Я тут прочитал, – неспешно продолжал беседу командир 79-й бригады. – Этот Боммель сюда переведен недавно, до того воевал в Польше, Бельгии и Франции, служил снайпером-инструктором в Берлине. У него на счету двести пятнадцать уничтоженных солдат и офицеров. А у вас сколько, Людмила Михайловна?

– Двести двадцать семь.

– Стало быть, поединок шел на равных?

– Так точно, товарищ полковник.

– У него два ордена. А у вас, товарищ старший сержант, есть правительственные награды?

– Никак нет, товарищ полковник.

В комнате воцарилась тишина. Алексей Степанович задумчиво меня разглядывал, точно видел в первый раз. Я же при таких объяснениях с начальством всегда старалась помалкивать. Полугодовое пребывание в Вооруженных Силах привело меня к мысли о том, что длительные разговоры со старшим командным составом ничего хорошего младшему командному составу не приносят. Потому я смотрела не на полковника, а на цветной плакат над его головой, изображающий строгую молодую женщину в красной косынке: «Т-с! Враг подслушивает!»

– Собирайтесь, товарищи сержанты! – вдруг нарушил молчание Потапов. – Сейчас поедем в штаб Приморской армии. С рапортом о вашем подвиге…

Алексей Степанович пользовался большим уважением у командования Приморской армии. Военную службу он начинал рядовым в 3-й Крымской стрелковой дивизии, потом стал офицером, закончил в 1939 году Краснознаменные высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», преподавал в Военно-морском училище береговой обороны имени ЛКСМУ. Великая Отечественная война открыла в нем талант военачальника. Вверенная ему 79-я морская бригада покрыла себя неувядаемой славой в боях за Севастополь, ее бойцы и командиры показывали образцы массового героизма. Потапов имел репутацию командира строгого, но справедливого. Своих подчиненных полковник представлял к наградам регулярно, считая, что те, кто под Севастополем отбивается от Одиннадцатой армии, имеющей двукратное численное превосходство над защитниками города, вполне заслуживали и медалей, и орденов, и внеочередного присвоения воинских званий.