похожа на мою. Хотя моя мать приезжала. Да и забрала меня, в конце концов, не оставила.

– Моя совсем сгинула. Но я не особо скучал. Мне здесь больше понравилось, чем дома.

Пятиэтажные дома. Ребятишки носятся. Дядька ждет на обочине, когда они проедут. Мамаша качает в коляске младенца. Парень закуривает. Из булочной выходит тетка. Солнце светит ей в лицо. Люди!

«А я-то думала, что уже никого нигде, поумирали, пропали, только мы на земле, ты да я» – так примерно хотела сказать Нина Васе, и уже повернулась к нему, но не вымолвила ни звука.

Она вдруг увидела, что Вася и в самом деле не мальчик, не подросток, что лицо у него в точности как на фотографии в правах, взрослое. Усталое.

Уже центр. Уже.

Кинотеатр «Луч». Афиш нет. Ничего не показывают.

Парк. Газировка из автоматов. Колесо обозрения. Качели. Голос из репродуктора: «Лето, ах, лето…»

Вася свернул на улицу Ленина и встал у сберкассы.

Очередь толпилась. Одно только окошечко и было открыто, все в него. Пять минут простояли, а ни на шаг не продвинулись.

– Часа на два, – сказала Нина.

– Больше, – откликнулась тетка, за которой они заняли очередь. – До перерыва не успеем.

– Обычно я раньше выезжаю, – сказал Вася. – Чтобы прямо к открытию.

– Так это я виновата?

– Нет, конечно.

Еще пять минут (Нина смотрела по часам), ни на полшага.

– А кстати, что мы тут делаем?

– Деньги будем снимать. Во-первых, бабы Саши пенсию.

– У тебя доверенность?

– Ну да, конечно. Тети Лампии тоже пенсию снимем.

– Мертвым пенсию не начисляют.

– А кто знает, что она мертвая?

– Я знаю.

– Ты пенсию не начисляешь.

Тетка обернулась, посмотрела на них долгим взглядом.

– Мы шутим, – сказала Нина.

– Мне-то что, – ответила тетка. И отвернулась.

– Я же не себе беру, – объяснил Вася. – Я за ними смотрю.

– И за мертвыми?

– А ты думала? Камень заказать на могилу, с надписью, с фотографией. Заказать, привезти. Все денег стоит.

– А вот башмаки у тебя прохудятся, купишь новые?

– Прохудятся, куплю. Это моя рабочая обувь потому что. Кто еще дров привезет? Кто снег раскидает? Кто крышу залатает? Это сейчас никого нет, кроме бабы Саши. А то ведь были еще люди. И все на мне.

– Их пенсии тоже получаешь?

– Уже нет. Доверенность срок годности имеет.

– Признайся, Вася, зачем ты мне это письмо написал?

– Сон мне приснился. Как будто вхожу я в бабы-Сашин дом, а дом нежилой. Часы стоят, печь холодная, окно разбито, ветер бумажку шебуршит. Страшно. Пусто. И я подумал, что недолго бабе Саше осталось.

На шажок. Продвинулись.

– Знаешь что, Вася, мне тут стоять два часа нет охоты, я пойду проветрюсь. Встретимся, не знаю, когда скажешь.

– Конечно, погуляйте. Я тут потом еще в магазин, лампочки надо купить, хлеба, скумбрию баба Саша любит холодного копчения. Аспирин не буду брать, он у нее и так есть, хотя она и не помнит.

– Когда встречаемся? – нетерпеливо прервала его Нина.

– В четыре часа. Думаю, управлюсь. Вот здесь же и буду ждать вас в машине. У сберкассы.

На улице Нина пошла отчего-то скорым шагом, как будто была у нее забота, спешное какое-то дело. У парка остановилась.

Нина знала, что увидит, если пройдет через облупившуюся арку. Автоматы с газировкой. Аллею голубых елей. Портреты героев войны. Летнюю эстраду. Если только время не унесло все это безвозвратно.

Дети выбежали из парка с мороженым. Пел что-то извечный репродуктор. Все было живо, и все было мертво. Нину парализовало это чувство: все живое мертво, но знать не знает об этом. Ничего и никого нет, ни голосов, ни мороженого, ни ребятишек. И Нины тоже нет.

Мужчина на ходу говорил по телефону:

– Я прекрасно тебя слышу. Не вопи.

Нина вспомнила о новенькой «Нокии», вынула из кармана. Связь была. Нина вернулась к жизни. Она позвонила Коле. «Вне зоны действия», – сообщил оператор. Нина растерялась. Связь была, но звонить ей было решительно некому.

У рынка торговали семечками, пирожками с повидлом. Торговали, покупали, торопились, медлили, разговаривали, улыбались, хмурились. Что все это значит? Что за дикий вопрос? Ничего это не значит. Нина спросила у прохожего дорогу и отправилась в поликлинику.

Окулист Маргарита Громова. 23-й кабинет.

– Второй этаж, – подсказали. – Лестница правее регистратуры. Талончиков уже нет, это надо к открытию приезжать.

Нина поднялась на второй этаж, села у кабинета. Время не торопила. Смотрела в окно на тополиную ветку.

Листья пропускают зеленый летний свет. Форточка приоткрыта, слышно, как дети перекликаются. Мужчина в очереди посматривает на часы. Дверь отворяется, выглядывает сестра, точно кукушка из старых часов. «Следующий».

Нина вошла через два часа, последней.

– Я вашей карты не вижу, – сердито сказала сестра.

– Неудивительно, – отвечала Нина, – ведь ее нет.

Обе уставились на Нину: и сестра, и врачиха.

– Что за хамство? Покиньте кабинет. Прием закончен, – голос у врачихи чеканный. Командный голос.

– Ритка, – Нина шагнула к ней, – ты меня не узнаёшь? Да? Я бы тебя точно не узнала. Еще этот халат белый на тебе. И губы поджимать выучилась.

Растерялась врачиха. Всмотрелась. Не узнала.

– Я Нина. Нинок. Бабы-Сашина внучка.

Мгновенно лицо врачихи переменилось, осветилось, ожило. Не врачиха уже – Ритка.

По дороге взяли сладкого вина.

– Коньяк у меня есть. И шоколад. Коньяк и шоколад – вечные спутники врача. Вечные ему дары. Но у меня и колбаса есть. Сырокопченая!

Останавливались, смотрели друг на друга, заглядывали в глаза, улыбались.

– Как хорошо, что мы еще молодые! – воскликнула Ритка. – Еще можем узнать друг друга.

– А мне кажется, что я уже состарилась.

– Ах, Нинок, что ты такое несешь, личико у тебя детское, гладкое. Это я обабилась. У тебя есть парень?

– Нет, – твердо ответила Нина.

– А! – воскликнула Ритка. И задержала взгляд. – Так пригласим? У меня есть знакомый.

– Чужих не хочу. Никого.

– Всё, поняла, чужих не будет. Никого.

И время они провели отлично, и даже позабыли о времени. За едой, за питьем, за разговорами, ставшими вдруг откровенными, даже слишком, с признаниями, чуть-чуть надуманными. И в кухне горел свет, а они всё сидели, всё подливали в стеклянные сосуды то коричневую жидкость, то цвета соломы. А когда подливать стало нечего, Ритка огорчилась:

– В магаз не сбегаешь, закрыто уже.

Вот тогда Нина и спохватилась, и увидела время – 10 часов 20 минут. Темно за окном.

Ритка предложила ночевать, Нина согласилась. Постелили (диван, раскладушка), легли, погасили свет.

– Нет, – заговорила Нина, – не могу, душа не на месте. Ведь ждет.

Встала, оделась. Ритка вызвалась провожать.

– Хочу своими глазами Васю твоего увидеть. Если, конечно, он ждет.

И